Ева поморщилась, словно съела что-то кислое.

– Это было просто впечатление, а не совет, – уточнил Александр. – Но тетке-то позвони. Впрочем, ты к ней так и так за документами и вещами поедешь, если уже у нее не побывала.

Ева отрицательно помотала головой, давая понять, что еще не была.

– И позвони Зинаиде, которая Гросс! – вспомнил Александр. – Она очень беспокоилась.

Ева кивнула.

– Но главное, что с тобой все хорошо, – мягко сказал Александр и на всякий случай уточнил: – С тобой действительно все хорошо?

Ева снова кивнула и хотела что-то сказать, но лицо ее вдруг исказилось, нижняя губа задрожала, и она разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Ы-ы-ы-ы! – тянула она на ровной низкой ноте, то наклоняясь вперед, то распрямляя вздрагивающую спину.

Александр попытался успокоить – погладил по голове, принес стакан холодной воды, говорил разные слова, но Ева продолжала рыдать и никак не желала отнимать от лица руки. Тогда Александр сел в свое кресло и стал ждать. Все когда-нибудь заканчивается и любая истерика, в том числе. Если человек не делает и не пытается сделать чего-то опасного для себя или для окружающих, то совершенно незачем прекращать истерику при помощи таких крайних мер, как пощечины или обливание водой.

Наплакавшись всласть, Ева убежала в ванну и долго приводила там себя в порядок. Когда она вернулась, Александр невольно ею залюбовался. Роскошная ведь женщина, иначе и не скажешь, хоть и звучит этот эпитет немного пошловато. Красивое лицо (какие глаза, какие губы!), гордая осанка, высокая грудь, бедра, длину которых так и хочется назвать «умопомрачительной», изящные щиколотки. Тяжелые медные браслеты визуально «утончают» запястья, а невероятная ухоженность рук отвлекает внимание от их величины. И такое манящее декольте. Обнаженной грудь Евы Александр никогда не видел, а бюстгальтеры и прочая одежда существенно затрудняют типологизацию груди, но вот тип ягодиц без труда определяется и под одеждой. Яблоки, крупные, восхитительно выпуклые яблоки.[31]Александр почувствовал к Еве мужской интерес, стандартный мужской интерес. Интерес странным, нет, не странным, а вполне закономерным образом сочетался с профессиональной гордостью. Пусть не сам Александр оперировал Еву, но это сделали его коллеги, пластические хирурги. Они исправили ошибку природы и как мастерски исправили!

Ева села в кресло, но ногу на ногу закидывать не стала. Свела вместе колени, разгладила юбку и спокойно, словно речь шла о чем-то обыденном, сказала:

– Я люблю тебя, Саша. Люблю и ничего не могу с этим поделать. Я понимаю, что это нехорошо, но это так.

– Почему нехорошо? – только и смог спросить огорошенный столь неожиданной новостью Александр.

– Потому что ты меня не любишь, – так же спокойно сказала Ева, выплеснувшая все эмоции без остатка. – Потому что ты хороший человек, ты помог мне, но ты меня не любишь, а я ничего не могу с собой поделать. Очень нехорошо получилось… Мне хотелось развивать наши отношения, но я не могла.

Я ничего не могла, ни переключиться, ни бороться. Потом ведь ты – пластический хирург, для тебя такие, как я, – это всего лишь работа. И ты знаешь, чем я зарабатывала, то есть – отрабатывала. Есть такая книга «Алгоритм самопознания».

– К черту алгоритмы вместе с самопознанием! – Александр встал, пододвинул свое кресло ближе к Еве, сел, положил руку на теплое колено (шерстяная ткань делала это тепло особенно уютным) и сказал, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно внушительней: – Ева, то, как тебе приходилось зарабатывать на жизнь, не должно сломать тебе эту самую жизнь. Нельзя жить прошлым, стесняться его, постоянно оглядываться назад. Прошлое не должно влиять на будущее. К тому же ты не делала ничего плохого. Ты не грабила, не убивала, не обманывала. Ты. предоставляла услугу тем, кто в ней нуждался. Может, это была не самая почетная, или, как сейчас говорят, «зачетная», работа, но в ней нет ничего позорного-зазорного.

– Да уж! – Губы Евы снова задрожали.

– Ничего! – повторил Александр. – Работа, как работа! Тяжелая только и опасная, это да. И все твое прошлое таково, что тебе совершенно нечего стыдиться. Не надо вешать на себя какие-то ярлыки и считать, что ты хуже других. Ты лучше всех! Не хуже, а лучше! Ну-ка, повтори: «Я лучше всех».

– Я лучше всех, – послушно повторила Ева с печалью в голосе и в глазах. – Какой бы я ни была, это все равно ничего не меняет.

– Это меняет все! – возразил Александр, убирая руку с Евиного колена. – Самооценка меняет все! Странно, что ты, взрослая умная женщина, этого не понимаешь. И еще запомни, пожалуйста, что для любого врача, любого нормального врача, пациенты, люди, – это, прежде всего, люди, а не работа! Скальпель – это работа, операционный стол – работа, история болезни – работа! А люди – это люди! И тот, кто этого не понимает… Извини, задела ты меня за живое.

– Это ты меня извини, – дрожащим голосом попросила Ева. – Влезла в твою жизнь, ты мне помог, а я еще в постель к тебе влезть собралась. Посади свинью за стол, а она – ноги на стол.

– Протяни палец – всю руку оттяпает, – подсказал Александр.

– Вот-вот! – всхлипнула Ева, передернув плечами.

– Давай, если хочешь, устроим пятиминутку самобичевания, – предложил Александр, – а потом поговорим нормально, спокойно.

– Не надо пятиминутки. – Еве, кажется, удалось взять себя в руки. – Лучше бы коньяку, если есть.

– Найдется, – заверил Александр.

Коньяк Ева едва пригубила, а вот горькому шоколаду, который Александр принес на закуску, отдала должное. Спустя пять минут Александру пришлось сходить на кухню за добавкой. Шоколад успокаивает, все вкусное успокаивает, все монотонное успокаивает, дает возможность поговорить по душам, выговориться.

– Я влюбилась в тебя сразу же, как увидела. То есть не совсем сразу. Сначала сказала себе: «Ого, какой красавец!», а потом поняла, что влюбилась. Получается, что все-таки сразу. Так влюбилась, что дня три работать не могла, только о тебе и думала.

Я та-а-ак обрадовалась, когда ты предложил мне остановиться у твоего друга, да еще на таких шикарных условиях, чтобы только коммуналку оплачивать! Решила, что ты ко мне тоже питаешь чувства. Иначе бы, зачем столько для меня делать?..

Я ужасно боялась показаться навязчивой, навязчивых никто не любит. Я ужасно стеснялась своей «переделанности» и своей неполноценности. Не возражай! Родить-то я никогда не смогу, и никакая медицина мне в том не поможет! Мне казалось, что я поступаю неправильно, обманываю тебя, ведь ты ни о чем не догадываешься.

Я долго думала, прикидывала и так и этак. Но ясно было одно – рано или поздно я сорвусь и. Я понимала, что ничего хорошего из этого не получится, что у нас ничего не получится, что потом я стану мучиться еще больше…И очень боялась, что ты можешь подумать, что я хочу вернуть тебе долг не деньгами, а телом.