— А что дядька? Ему грустно, да? — спросил Мошкин.

— Он еще не знает. Торчит на Кавказе, лопает шашлык и достает меня смсками: «Не скучает ли Терри?» Ути-пути, какие мы заботливые!

— А ты что?

Вихрова дернула подбородком.

— Отвечаю, что Терри никогда в жизни так не веселился… Ничего: лопать захочет — прибежит.

— И давно он жрать хочет? — поинтересовался Чимоданов.

Оказалось, что две недели.

— И все! Слышать больше не хочу про эту собаку. Ее проблемы, что она оказалась такая тупая! — заявила Ната.

Квартира у вихровского дядьки оказалась немаленькая. Четыре комнаты, под завязку забитые всевозможным барахлом. Дядька был человек бережливый. Покупая, к примеру, телевизор, он обязательно сохранял от него коробку и помещал ее на специальный стеллаж, наклеивая желтую бумажку: «коробка от телевизора марки Мылипс, производство: Тайвань. Дата приобретения такая-то». За много лет таких коробок накопилось около сотни. Была туг и «упаковка от магнитофона, сданного в ремонт 10 июля», и аккуратно сложенный картон от стиралки, и целые залежи пенопласта непонятно уже от чего.

Кратковременно заблудившись между коробками, Чимоданов наконец пробился к окну. За окном лежал плоский овал хоккейной коробки, на которой три бывших футболиста пили из горла портвейн. Подробности Петруччо увидел еще внизу, потому что отсюда, сверху детали не просматривались, и футболисты были не футболисты, а какие-то кызюки.

На батарее висела очередная желтая бумажка, сообщавшая: «Батарею руками не трогать! Это не деспотизм! Это в ваших интересах!»

Почему нельзя трогать батарею, Чимоданов не понял. Потрогал — и ничего. Ради любопытства намочил руку из цветочной лейки, снова потрогал, и опять ничего.

— А ты свет включи! — посоветовала Вихрова и тотчас, не дожидаясь Петруччо, сделала это сама.

Чимоданова шарахнуло током, причем так, что он сел на пол.

— Озверела? Словами нельзя было? — заорал он.

— Словами ты бы не поверил. Ты же Чимоданов! — вздохнула Вихрова.

Петруччо хмыкнул. Наэлектризованные волосы стояли дыбом.

— А где большой секрет? — спросил он.

— Большой секрет там! За мной, мальчики! Если кто-нибудь скажет, что этот секрет маленький, я съем свои уши! — Вихрова распахнула дверь в соседнюю комнату.

На диване сидела Прасковья, одетая в старый мужской свитер, закрывавший ноги до колен. Свитер был прокурен и принадлежал, вероятно, все тому же вихровскому дяде. Зигя устроился на ковре и, от усердия высунув язык, ножницами вырезал из книжки с картинками зверушек. Ногти у него были разрисованы черным маркером. На Зиге была безразмерная черная майка с надписью: «Моя мама — лучшая на свете!»

— И давно они здесь? — поинтересовался Чимоданов.

Прасковья взглянула на Ромасюсика, и тот стал разевать рот, как рыба в аквариуме:

— С тех пор, как сгорели мои шлепки!

О том, что вместе с шлепками сгорела гостиница, она забыла. Это были мелочи. Да и вообще вредительство Прасковьи часто бывало самое детское, неосмысленное, как у человека, начисто не понимающего, что такое зло и где начинается его царство. Свет — это в определенном смысле границы, зло же — дурная бесконечность.

Евгеше неожиданно вспомнилось, что недавно Дафна говорила при нем с Мефом о Прасковье. О том, что хорошо бы ее найти. Он решил потихоньку позвонить Дафне и вышел в соседнюю комнату.

Мошкин уже поднес трубку к уху, когда рядом вырос Ромасюсик.

— Кому ты звонишь?

— Маме, — с испугом соврал Мошкин.

У Ромасюсика из носа вылезла оса. Засахаренные глаза подозрительно таращились на Евгешу. Мошкин никогда не думал, что ходячая шоколадка может быть так страшна.

— Не надо звонить маме! Дай сюда! — Ромасюсик потянулся за мобильником.

Евгеша с перепугу почти отдал телефон, но, на его счастье, Прасковье потребовалось что-то сказать, а ее «говорилки» рядом не оказалось.

— Роа-а-асю… ик! — нетерпеливо и невнятно, точно дикий ворон, повторяющий человеческую речь, крикнула она.

Шоколадный юноша застыл, развернулся как робот и ушел, оставив телефон у Мошкина. Тот спешно позвонил Дафне.

— Я нашел Прасковью! Она у дяди Наты Вихровой! — шепнул он и, торопливо удалив звонок из журнала звонков, вызвал маму, сразу нажав «отбой».

Когда Мошкин вернулся в соседнюю комнату, Ната развлекалась тем, что строила глазки «громильному» телу Пуфса. Дар очаровывать она потеряла, но потребность осталась. Тело отупело разглядывало ее, грызло ногти, скребло ручищей под мышками и лишь под конец ухмыльнулось.

— Тетя, ни кивяйся! Купи мне морозено! — попросил Зигя.

— Я тебе хотя бы нравлюсь? — спросила Ната. Зигя закивал. Прасковья улыбнулась.

— А Чимоданов? — голосом Ромасюсика спросила она.

Зигя вскочил и закивал так сильно, что едва не потерял голову.

— Зигя обожает. Чимоданова. Он его кумир. Зигя без него тоскует, как Шерочка без Машерочки! — улыбаясь, пояснила Прасковья.

— Почему?

— Они когда-то петарды взрывали, а Зигя таких вещей не забывает.

— Не петарды мы взрывали… Уроды! Селитру перестали продавать. Азота нормального фиг достанешь! — проворчал Чимоданов.

Мошкин хмыкнул. Он знал, с кем они имеют дело. Хочешь устроить вредительство — помести в учебник химии способ самостоятельного изготовления бомбы и напиши, что этого делать ни в коем случае нельзя. Только обязательно крупно напиши НЕЛЬЗЯ, иначе чимодановы такой абзац и читать не будут.

Пошатавшись по комнатам, они оказались в центре общеквартирного притяжения — на кухне. Здесь Чимоданов заинтересовался холодильником, но, увы, после двухнедельного пребывания Вихровой в доме в холодильнике остался только холод. Мошкин обнаружил над раковиной электрический котел, висевший выше уровня головы. В Евгеше взыграл экспериментатор. Он попытался потрогать котел ногой и одним ударом отшиб котел от стены.

Если бы это сделал Буслаев, обожавший колотить ногами по всему высоко висящему, Ната и не почесалась бы. Но Мошкин! Смирный Евгеша!

— Может, в психушку его сдать? — предложила Вихрова.

Ромасюсик прищелкнул языком.

— Не прокатит! Психушка — место для тех, кто тронулся слегка. Такие, как наш Ев-гэ-шэч-кя, работают там не меньше чем докторами! — произнес он с той невероятной ядовитостью, какая встречается только у старых дев и изредка у учителей маловажных предметов.

Чимоданову безо всякого повода стало весело (ударенение на «о»). Он вышел на балкон, перекидал вниз лыжные палки и гантели, а потом сделал на перилах стойку на руках.