Отец умер в апреле. Когда голубиная почта из Москвы принесла это известие, я торчал в Лекарском доме. Там как раз заканчивали брошюровку последнего из трех рукописных справочников по травоведению. Они были составлены путем опроса собравшихся в Белкино лекарей, а также на основе уже имеющихся лечебников, например «О травах и их действии» выходца из Руси врача Стефана Фалимиржа, служившего в Польше. Это были первые, самые простые варианты, без иллюстраций, над которыми сейчас активно работали трое иноков-иконописцев из расположенного неподалеку Боровского Свято-Пафнутиева монастыря. С его настоятелем я находился в самых дружеских отношениях. Ну еще бы, я изрядно помог ему хлебом в голодные годы, а затем бесплатно оснастил его крестьян плугами. Да еще и одолжил на один сезон «колдуна Виниуса». На голландца батюшка смотрел с опаской, даже вроде повелел одному из дьячков на всякий случай окропить того святой водой, но его работой остался доволен.

Так вот эти самые иноки рисовали все собранные травы и коренья крупно и в двух видах — свежесорванную и высушенную. Но работы у них было еще непочатый край. Но все равно я был в радостном возбуждении. Невозможно развивать какой угодно род человеческой деятельности без создания системы накопления знаний. А такая система всегда базируется на трех китах — сохранении, распространении и обмене информацией. От того, как организованы эти процессы, и зависит в конечном счете, насколько быстро развивается этот род деятельности. Так вот, в первую очередь я собирался резко повысить скорость и эффективность всех этих процессов. В медицине это означало необходимость создания описаний всех болезней и всех лекарственных препаратов, доступных в настоящее время. Причем, по моему плану, в конце концов должен был получиться некий стандартизированный комплект литературы — от справочников всех доступных лекарственных препаратов до справочников, описывающих симптомы всех болезней, да еще с перекрестными ссылками. Плюс описание методов проведения анализов, альбомы и атласы по анатомии человека, а также труды крупнейших специалистов по хирургии, фармакологии, медицинской химии, кои я уже начал собирать, и так далее. Как выяснилось, их уже было довольно много и на русском языке. Я с нескрываемым, но вполне объяснимым для обывателя двадцать первого века, считающего себя православным, но при этом совершенно невоцерковленного, удивлением обнаружил, что вопреки утверждению о непременных гонениях средневековой церкви на науку, очень многие подобные переводы сделаны именно церковными людьми. Так, например, еще в начале пятнадцатого века игумен Белозерского монастыря Кирилл перевел с латинского на русский комментарии Галена на сочинения Гиппократа, не мудрствуя лукаво обозвав свой труд «Галиново на Ипократа». Поэтому, хотя мое собрание, пусть и достигшее уже двадцати томов, еще формировалось, у меня уже зудело в одном месте от желания начать печатать все эти материалы массовыми по нынешним меркам тиражами. Не менее чем по пятьсот экземпляров каждый. Увы, пока это было невозможно. Типографские мощности в Москве на данный момент были представлены всего лишь одним типографским станком в типографии патриарха. Да и тот был загружен до предела. Но для меня это означало только одно — необходимость резко нарастить печатные мощности.

Еще была идея создать стандартный комплект для формирования медицинской лаборатории, ну там всякие микроскопы (или лупы, если микроскопы еще не изобретены), пинцеты, реактивы, лабораторная посуда… Успею ли я сделать все, что запланировал, — я не знал. В конце концов, для воплощения в жизнь всего этого нужны были специалисты, коих пока нет, а по многим направлениям даже и не предвидится, нужно было ввести в практику анатомирование трупов, а я пока не представлял, как это сделать, потому как и церковь, да и большинство населения на дыбы встанут. Но вот создать систему, которая когда-то в будущем, возможно даже после моей смерти, сможет это сделать, я собирался совершенно точно. И не только в медицине, если уж на то пошло. Если, конечно, сумею-таки удержаться у власти…

Так вот, я с огромным удовольствием мял в руках этот экземпляр, которому предстояло отправиться в мою уральскую вотчину, когда в горницу влетел Мишка Скопин-Шуйский. Взъерошенный и с ошалевшим взглядом.

— Случилось чего?

— Царевич-государь… — начал он, но запнулся и поправился: — Государь, царь умер.

Я замер, переваривая эту новость, а затем осторожно положил справочник на верстак и глухим голосом приказал:

— Поднимай холопский полк. Едем в Москву.

— Весь?

— Весь, — подтвердил я. Кто его знает, сколько сил мне там понадобится.

Мишка кивнул и исчез, а я опустился на лавку. Отец умер… Странно, я полностью воспринимал царя Бориса как своего отца. Возможно, потому, что в прошлой жизни у меня такового не было. Хотя отчимы случались, и были среди них вполне неплохие люди… В последнее время отношения у нас были натянутые. Во многом потому, что, возможно вследствие изрядно пошатнувшегося здоровья, он отреагировал на появление известий о Самозванце излишне нервно. Руша этим многое из того, чего добился, и очень осложняя ситуацию мне. Города и веси оказались наполнены наушниками, которые хватали людей при малейшем упоминании имени Самозванца. Повсеместно распространились доносы, их львиную часть составляла ложь, и писались они с целью решить какие-то свои житейские проблемы, ну там не отдать долги, завладеть имуществом, устранить соперника, так как следствие по таким делам велось крайне небрежно и для осуждения человека часто было достаточно наличия обвинения. И во многом благодаря этому слухи не только не исчезли, но еще и усилились. А отношение к ним, поначалу резко негативное, мало-помалу начало меняться. Отец же не понимал, почему, несмотря на все усилия, ему никак не удается переломить ситуацию, а наоборот, она еще больше усугубляется. Может быть, поэтому он кинулся ко всяким гадалкам и знахарям, к чему уже очень неодобрительно отнесся его самый старый и верный союзник патриарх Иов. Короче, за последние полгода ситуация так сильно просела, что я лишь зубами скрипел.

Слава богу, большую часть времени я проводил здесь, в Белкино, где все шло своим чередом и вследствие этого, наоборот, меня радовало. А то бы точно сорвался и сотворил какую-нибудь глупость. Но вот его не стало, и… я понял, что мне больно. Что я действительно, на самом деле осиротел. Черт, да что же это со мной творится-то? Неужто я настолько вжился в этот убогий век, что уже считаю его своим? Я глубоко вздохнул и вдруг осознал — да, это мой век. Мое время и моя страна. Не в том смысле моя, что я в ней живу, а в том, что я ею владею. И потому готов жилы рвать, живот положить, харакири себе сделать, если понадобится, но доказать всем и каждому, и живущим в ней людям (им в первую очередь), и всем прочим разным, что я владею ею по праву. Не забалаболить электорат, не развести людей разными там избирательными политтехнологиями, причем раз в четыре года и только лишь на пару месяцев, пока люди не бросят в урны (вот ведь названьице-то придумали) бумажонку под названием «избирательный бюллетень», а действительно доказать. Так, чтоб ну просто никаких сомнений не было. Ни у кого. Даже у тех, кто меня бы ненавидел. А таковые непременно будут. Ни у кого, кроме разве актеров, то есть профессиональных лицедеев, не получалось нравиться всем поголовно… А затем передать всю ее своему сыну. Потому что передать ее я могу именно только так — всю и целиком, а не маленьким, но чрезвычайно выгодным кусочком типа пакета акций «Газпрома», «Total» либо там какой-нибудь «TEXACO» или «Halliburton», которую подгреб под себя за куцые четыре-пять, ну или в лучшем случае восемь-десять лет своего президентства. И именно сейчас, именно в этот момент я вдруг понял, что такое быть царем...