И совсем не важно, что похожий сюжет разрабатывался и у других народов, западных и азиатских. Наше «Погребение», по свидетельству крупнейшего знатока русского лубка Дмитрия Александровича Ровинского, в корне отличается ото всех. Отличается своим совершенно оригинальным условно-декоративным решением, всем своим образно-пластическим языком.

Существует предположение, что автором всей антипетровской серии (в нее, помимо уже названных работ, входят еще «Яга-баба с мужиком, плешивым стариком скачут, пляшут, в волынку играют, а ладу не знают» и «Немка верхом на плешивом старике») был знаменщик Оружейной палаты Василий Корень. Никаких конкретных сведений о нем, к сожалению, не сохранилось. Известно лишь, что в восьмидесятые — девяностые годы он весьма вольно и талантливо перерисовал для печатных картинок иллюстрации из так называемой «Библии Писка тора» — альбома гравюр голландского художника Ниля Яна Фишера. Сей альбом был очень популярен в семнадцатом веке, им нередко пользовались для вольных копий русские иконописцы. Василий Корень перерисовки свои подписал, а антипетровские листы появились, разумеется, без подписей, но манера и там и тут — одна. Свободная, чуточку грубоватая и очень выразительная и точная. Помните, уже говорилось, как он в сидящем коте простыми штришками добился обманчивой мягкости. А в «Яге-бабе», которая едет с крокодилом драться, вы видите и чувствуете, что свинья вот-вот прыгнет, а Яга сейчас бросит пест, и крокодил, тоже предчувствуя это, привскочил и руками загораживается от него. Но здесь ведь все плоско, необъемно, предельно условно — откуда же такая живость и ощущение порыва? Корень опять вроде бы шутя добился этого: во-первых, конечно, позы нашел динамичные, а во-вторых взял да оторвал свинью и зад крокодила от земли. Свинья словно ногами в воздухе быстро перебирает, то есть уже прыгнула, а крокодил сейчас на цыпочки перевалится, то есть привскочил. Если закрыть этот отрыв от земли полоской бумаги — движение мгновенно исчезнет. Гениальная находка!

И плюс к тому этот лубок еще и расписан великолепно: юбка Яги и чепец — красные, кофта — бордовая, длинная бородища и волосы крокодила тоже красные, и высунутые языки красные, и уздечка, и цветы, и полоски на земле. Цвет самый напряженный, и здесь он так обильно и беспокойно разбросан по листу между монолитными желтыми и темно-серыми и редкими зелеными пятнами, что тоже создает впечатление динамики и движения.

А как смело и откровенно Корень преувеличивал любую часть тела и любую деталь, добиваясь необходимого заострения образа, заострения идеи картины.

Некоторым этот прием казался и кажется просто грубостью, примитивизмом, свидетельствующим лишь о неумении народного художника нарисовать все таким, каким оно существует на самом деле.

Но ответьте на такой вопрос: может ли лист обыкновенной бумаги наполниться реальной всамделишной жизнью?

Нелепый вопрос. Конечно, нет!

Так, значит, что бы на нем не нарисовали и как бы ни нарисовали, пусть даже сверхнатуралистически, сверхиллюзорно, — все это будет всего лишь условное изображение кого-то или чего-то. А если все равно условное, то, может быть, стоит показать в рисунке и нечто большее, чем просто какого-то человека или предмет. Можно, скажем, выпятить чей-то характер или иные особенности. То есть преувеличить отдельные характернейшие черты и детали так, чтобы образы и идея произведения стали намного ярче, доходчивей. А все второстепенное, мешающее восприятию главного, разумнее в таком случае отбросить, как будто его и в природе нет.

Одним словом, у лубочного рисунка, как у всякой другой художественной условности (у живописи, музыки, танца), существует свой, совершенно особый язык, своя особая природа. И народ, который в массе своей, конечно, никогда специально не задумывался над этой природой, все-таки только так всегда ее и понимал.

Купил, например, мужик картинку «Мысли ветреныя, или Притча мнения человеческого». Не должен же он отгадывать, у кого и какие именно мысли появились и что из этого в конце концов вышло, — лубок обязан все это сразу ему показать. И где все происходит, должен показать. Мало того, он и занятным должен быть настолько, чтобы человек подходил к нему снова и снова, и разглядывал, и читал, и чтобы издали радовался ярким краскам, которые сделали его избу такой нарядной и веселой.

И посмотрите, как просто и убедительно решает все эти задачи безвестный художник в этих «Мыслях ветреных». Героя сделал несоразмеренно большим, больше деревьев и высоких домов. Он идет по пригорочкам, на которых растут сии маленькие деревья и цветы, — понимай, идет по лесу. За одним из пригорочков видна деревня, а прямо над нею за высоким холмом — город, всего три-четыре каменных трехэтажных дома. Значит, идет наш герой из деревни в город. И несет большое лукошко с яйцами. А от его головы вверх ступеньками поднимаются маленькие картиночки: первая — курица с цыплятами, потом свинья, потом корова с теленком, потом конь с всадником и, наконец, кирпичный дом. Это его мысли-мечты, как, продав яйца, он купит курицу, она выведет цыплят, он их тоже продаст, купит поросенка, вырастит, тоже продаст… Он так замечтался, что «плетенка порвалась и рассыпал яйца даром». Это тоже изображено.

Даже неграмотному человеку смысл такой картинки был предельно ясен, хотя под ней существует и текст.

А если бы художник нарисовал все реалистично, разве бы он смог показать одновременно и событие, и лес, и мысли, и деревню, и город.

Часть лубков мастера не раскрашивали, оставляли черно-белыми. Но от этого они теряли половину своего очарования, если даже не больше. Они переставали быть Украшениями, переставали в полную силу радовать человека, только просвещали да развлекали. А основная сила русского лубка как раз в цвете, в том, что оригинальное условно-преувеличенное графическое решение Дополняется в большинстве из них еще более оригинальными цветовыми решениями. Многие из наших лубков по их декоративно-колористическим качествам вообще разумнее было бы отнести к живописи, чем к графике.

И вот ведь что важно: основных красок, которые употреблялись в лубке, а стало быть, и создавали весь этот необыкновенно яркий и веселый мир, было всего четыре — малиновая, зеленая, желтая и красная. Ну и черный цвет самой печати. Голубые, коричневые и прочие цвета стали применяться в раскраске лишь в девятнадцатом веке, и то нечасто.

Но ведь малиновые, красные, желтые и зеленые — это, как вы знаете, основные цвета и древнерусской иконописи, и всего нашего народного искусства. Да плюс голубец и золото. И замечательно, что лубочные мастера унаследовали эту великую традицию, создав в народном искусстве еще один огромный неповторимый художественный мир.

Была, опять же к примеру, большая серия однотипных картин, которую именовали