После обеда Наполеон заперся в кабинете с Жозефом и Люсьеном. От напускного веселья не осталось и следа, вид у него был теперь серьезный и озабоченный.

— Стоит мне только захотеть, и я уже завтра уеду в Париж. Мне предлагают место Анрио, я должен дать ответ сегодня вечером. Что скажете?

Братья задумались. Анрио был временным командующим Национальной гвардией; он собирался стать депутатом Конвента от якобинцев и санкюлотов; на его место метил Лазарь Карно, у которого был зуб на Наполеона.

— Да, есть о чем подумать, — с невеселой усмешкой сказал тот. — В Париже не так легко сохранить голову на плечах, как в Сен-Максимене. Младший Робеспьер, конечно, честный человек, но его братец шутить не любит.

Жозеф и Люсьен попытались что-то возразить, но Наполеон оборвал их:

— Я не стану служить этому человеку! Нет, никогда! Я знаю, что пригодился бы ему на месте коменданта Парижа, сменив этого дурака Анрио, но не хочу. Мое место — в армии. Дайте срок, я еще буду командовать в Париже.

Легкий стук заставил их разом повернуть головы. Дезире Клари просунула в дверь свою лукавую рожицу:

— Вы еще долго будете секретничать? Идемте играть в фанты!

Ей скоро исполнится семнадцать; Жозеф ждет, пока она "войдет в возраст", чтобы жениться на ней. Неужели он не видит, какими глазами смотрит на него Жюли?

Они спускаются обратно в гостиную: детям хочется играть с "большими". Ну что ж, фанты так фанты.

— В хорошей семье один из супругов должен уступать другому. — Наполеон опять улыбается, как будто никакого серьезного разговора и не было. — Ты, Джузеппе, нерешительного нрава, и Дезире тоже, а я и Жюли знаем, чего хотим. Поэтому тебе лучше жениться на Жюли, а Дезире станет моей женой.

Он вдруг схватил Дезире за талию и усадил к себе на колени.

— Вы ведь хотите стать моей женой?

Девушка покраснела и потупила глазки. Они оба так похожи! Жозеф старше Наполеона всего на полтора года. Но Жозеф добрый и милый, а Наполеона она слегка робеет: в нём есть какая-то неистовая сила, которая пугает ее. Он смотрит на нее в упор холодными серыми глазами и требует ответа — сейчас, немедленно.

— Я не знаю…

— Но вы не выйдете замуж за другого, пока я не вернусь?

— Хорошо…

Ей хочется вырваться из его рук и уйти, но она почему-то остается.

— Только я буду звать вас Евгенией, — шепчет он ей на ухо. — Не люблю откровенных имен[22].

Круглый бассейн в бывшем саду Тюильри, который теперь назывался Национальным садом, накрыли пирамидой с аллегорическими фигурами по углам: чудовище Атеизма окружали Честолюбие, Эгоизм, Раздор и ложная Простота; у каждого из них написано на лбу: "Единственная надежда заграницы". Робеспьер в небесно-голубом костюме, с трехцветным шарфом через плечо и букетиком из цветов и колосьев в левой руке, взял в правую руку факел.

Давид затаил дыхание. В сценарии придуманного им праздника предстоящая сцена была описана так: "Председатель подходит, держа в руках факел; группа воспламеняется и обращается в небытие с такою же быстротой, как заговорщики, сраженные мечом закона". Только бы Руджиери его не подвел! Да нет, всё будет хорошо, Руджиери — потомственный пиротехник, ни один праздник при старом режиме не обходился без их фейерверков, а сейчас он — "пиротехник Французской Республики, единой и неделимой". Пока Давид драпировал статую Атеизма, Руджиери рассказывал во всех подробностях, какими горючими веществами он ее пропитал. Вспышка! Раз… два… три… четыре… Получилось! Из-под черных ошметков сгоревшего картона выступила статуя Мудрости.

Дождавшись, пока огонь окончательно угаснет, Робеспьер начал читать свою речь.

— Высшее Существо не создавало королей, чтобы пожрать человеческий род; оно не создавало жрецов, чтобы впрячь нас в царскую колесницу подобно скоту и явить всему свету пример низости, гордыни, коварства, алчности, разврата и обмана. Нет! Оно создало мир, дабы явить свое могущество; оно создало людей, чтобы они помогали друг другу, любили друг друга и пришли к счастью по дороге добродетели. Это Высшее Существо вложило в грудь торжествующего угнетателя угрызения совести и ужас, а в сердце невинного угнетенного — спокойствие и гордость; это Оно заставляет праведника ненавидеть злодея, а злодея — уважать праведника…

Колесница, запряженная четырьмя быками и нагруженная "плодами французской земли" (разумеется, бутафория) и различными инструментами ("символами простых радостей природы, кои трудолюбивый и чуткий народ должен предпочесть гнусным сокровищам своих подлых врагов"), двинулась к мосту через Сену.

На пути к Марсову полю процессия сильно растянулась и растеряла свою торжественность. Робеспьер, шедший впереди колесницы, слышал не оборачиваясь, что депутаты Конвента идут не в ногу. И неужели даже в такой торжественный день нельзя воздержаться от болтовни и дурацких шуток! Кто из них сказал: "Римляне одеты по испанской моде"?

При появлении кортежа оркестр грянул Гимн Высшему Существу, написанный Госсеком; многоголосый хор подхватил слова Теодора Дезорга:

За представителями народа шли революционные солдаты и Национальная гвардия. Людская змея медленно вползала, извиваясь, на "священную гору", на вершине которой стояло Дерево Свободы, а рядом — колонна со статуей Геракла, держащего факел. С вершины Робеспьер произнес вторую речь, выслушанную крайне невнимательно.

Спускаясь со скалы, он предавался мрачным мыслям. Эти люди уже ни во что не верят. Что они способны создать, если для них нет ничего святого? Должен же быть в человеке стержень, иначе он согнется в любую сторону. Этот стержень — вера. Он основа морали, его обвивают собой добродетели. И если его нет, его надо вбивать, вколачивать молотком закона.

"Французский народ признает существование Высшего Существа и бессмертие души". Так гласит первая статья декрета, принятого Конвентом месяц назад. В каждый декади теперь будет праздник — Природы, Свободы, Равенства, Истины, Любви к отечеству, Ненависти к тиранам… Они заменят воскресенья, как нынешний праздник заменил собой Троицу. Добродетельных людей нужно воспитывать, ничто не берется ниоткуда, само собой.

* * *

Скрипя рычагами, Жорж Кутон выехал в своем кресле к ораторской трибуне. В вантозе у него отнялись ноги, пришлось нанимать человека, который приносил его в Конвент на закорках. По счастью, на мебельном складе обнаружилось механическое кресло графини д’Артуа, брошенное ею в Версале: рычаги в подлокотниках приводили в движения два колеса по бокам, а маленькое колесико сзади обеспечивало устойчивость. Кресло преподнесли Кутону, вернув ему свободу передвижения, пусть и ограниченную лестницами.