Это был один из тех ресторанчиков, которые стоит посетить: ресторанчик с маленькой деревянной дверью и с огромным меню в нише, выкрашенной в зеленый цвет. Мне было приятно осознавать, что папа питается хорошо и что он не изменяет своим привычкам: чем меньше мы выбьемся из привычной колеи, тем меньше времени нам потребуется на то, чтобы восстановить прежний образ жизни.

Пройдя мимо перегородки, за которой виднелись белые колпаки поварих, я оказалась в очень уютном обеденном зале, где стояло всего лишь несколько столиков. Ни за одним из них не было моего отца. Я так внимательно выискивала взглядом именно его, что прошло несколько секунд, прежде чем я заметила у стены Анну. Она с очень серьезным видом изучала меню, которое держала в руках. На мизинцах и на безымянных пальцах обеих рук у нее было по золотому кольцу. На чьих-то других руках этих колец показалось бы слишком много, а вот ее руки отнюдь не выглядели «перегруженными» и не теряли своего изящества.

У меня было два варианта дальнейших действий — или подойти к ней, или побыстрее отсюда удалиться. Я почувствовала себя неловко из-за того, что отец и Анна пришли поесть в такой уютный ресторанчик, когда мама — жена моего отца и подруга Анны — находится в больнице. И им тоже, наверное, будет неловко, если вдруг совершенно неожиданно появлюсь я. Они ни за что не поверят, что идея прийти сюда возникла у меня спонтанно и что я приперлась не для того, чтобы их «застукать». Я тоже не поверю, что они договорились встретиться здесь исключительно с благими и безобидными намерениями. Однако если бы я сейчас отсюда ушла, уже имеющиеся у меня подозрения дополнились бы новыми, и тогда всех этих подозрений стало бы уж слишком много.

Мимо меня поспешно прошел официант, держа в руках поднос, на котором стояло множество бокалов. Моему отцу, должно быть, захотелось поговорить с кем-нибудь о тяжелом состоянии моей мамы — с кем-нибудь, но не со своими детьми, чтобы не огорчать их еще больше. Однако даже эта мысль не сподвигла меня подойти к Анне. Я потихонечку, маленькими шажками, переместилась в укромный уголок. Вскоре к столику, за которым сидела Анна, вернулся отец. Он провел ладонями по своим волосам: он всегда делал это после того, как вымоет руки. Серьезное выражение на лице Анны сменила улыбка. Она встала и направилась в сторону туалета, оставив меню на столе. Едва она ушла, как я машинально направилась к столику, за которым остался сидеть в одиночестве отец.

Когда он увидел, как я сажусь на место Анны, то от удивления едва рот не открыл.

— Папа, давай поговорим прямо сейчас, — сказала я, у него на глазах открывая сумку Анны.

Отец, судя по озадаченному выражению его лица, напряженно пытался понять, что я делаю. А я искала фотографию Лауры. Если Анна и в самом деле ее украла, то вполне могла хранить у себя в сумке.

— Немедленно прекрати, — велел отец.

Я, роясь в сумке Анны, то и дело бросала взгляды в сторону туалета. Было, конечно же, понятно, что если она застанет меня за подобным занятием, то последствия могут быть весьма серьезными. Я рисковала очень сильно. Осмотрев содержимое сумки настолько тщательно, насколько это было в данных условиях возможно, я закрыла ее и поднялась со стула.

— Сегодня вечером у нас с тобой будет разговор. Не говори ничего Анне.

С этими словами я снова укрылась в укромном уголке зала. Оттуда я увидела, как Анна вышла из туалета, приблизилась к столу и погладила отца по плечу. Отец посмотрел на ее руку, не зная, как реагировать. Он вообще всегда был медлительным. Потом Анна села на свое место, убрав с сиденья сумку и повесив ее на спинку стула, — именно так, как эта сумка висела до моего прихода. Заметив свою оплошность, я засомневалась, а не заметила ли меня Анна, когда я зашла в ресторанчик, и не наблюдала ли она тайком за мной.

Вечером, как того и следовало ожидать, отец открыл входную дверь и снял свой пиджак с довольно сердитым видом. Я разогрела каннеллони, которые оставались от того дня, когда я активно занималась стряпней, лишь бы только не думать о Матео. Пока я накрывала на стол, отец открыл себе банку пива. Мы оба выжидали, кто же нарушит это ледяное молчание первым.

— Никогда бы не подумала, что встречу там Анну.

Отец, ничего не отвечая, сделал глоток пива.

— Мне нужно было срочно рассказать тебе о том, что удалось выяснить, и я вспомнила о ресторанчике, в котором тебе нравится обедать.

Он слушал меня невнимательно, как слушают невнятно бубнящее радио.

— Я почувствовала облегчение, когда не нашла в ее сумке фотографию Лауры, пропавшую из портфеля из крокодиловой кожи.

Отец наконец-таки посмотрел на меня. Он был не только сердитым, но еще и печальным.

— Маму скоро отпустят домой. Мне сегодня сообщили об этом врачи, — сказал он.

Я уронила вилку и нож на стол, и они зловеще звякнули.

— Они не считают возможным ее оперировать. Они боятся делать операцию. Но она, по крайней мере, теперь будет здесь, с нами.

Я в ответ кивнула, чувствуя, как к горлу подступает комок. А еще я почувствовала, что если сейчас не позволю себе расплакаться, то мои глаза лопнут от напряжения. Я отвернулась к микроволновке и позволила выкатиться из глаз нескольким слезинкам из того озера, которое только что собралось в моих глазах и которое выльется из них, когда я останусь одна.

— Анна говорит, что у нее есть возможность проконсультироваться по этому поводу с другими врачами. У нее очень широкий круг знакомых. Она наведет справки и затем мне позвонит. — Отец стал накладывать в тарелки каннеллони. — Ты, конечно же, ничего не ела, — сказал он, перекладывая бóльшую часть еды в мою тарелку.

Я не могла ни возразить, ни вообще хоть что-нибудь сказать. Пожевав каннеллони, я проглотила несколько кусочков, которым при этом пришлось пробиваться через подступивший к горлу ком.

— Мы выкарабкаемся, — сказал отец. — Бетти очень сильная.

Это раньше она и в самом деле была сильной. Теперь — уже нет. Теперь она превратилась в развалину, и я не была уверена в том, что сумею обеспечить ей должный уход.

— Как только она окажется на собственной кровати, то сразу воспрянет духом.

Я сходила в туалет, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов и лишь после этого, вернувшись к столу, нашла в себе силы очень медленно спросить:

— А мама знает, что ее не захотели оперировать?

— Врачи при мне сказали ей, что попробуют лечить ее по-другому, в домашних условиях.

— А мама?

— Она сказала, что мне нужно работать, что ты не можешь забросить свои занятия и что нужно придумать что-нибудь другое.

Отец опустил голову — опустил так низко, как будто шее было тяжело ее держать.

— Я сказал ей, что изменил продолжительность рабочей смены и что коллеги будут мне помогать.

— Замечательно, — пробормотала я.

Я едва ли не вылизала комнату сверху донизу. Я навела порядок в шкафах, протерла обои, вымыла окна и светильники и застелила кровать простынями, которые нравились маме больше всего. А еще я приготовила ее любимую ночную рубашку и купила цветы. Маме разрешалось есть все, но с определенными количественными ограничениями, поэтому я составила меню на каждый день, хотя и подозревала, что заставить маму есть будет нелегко.