С ним всё не так, как с другими.

А вот эта женщина смогла остановить меня силой своего отчаяния. Видимо, в глубине души я все-таки не такой уж плохой человек. Я накрыла ее руку своей и медленно отвела в сторону. Она стиснула мою ладонь, нащупала шрам, перевернула ладонь исподом вверх, увидела красный, жестокий след от колючей проволоки и ахнула.

— Вы чего?

— Знак креста у вас на ладони.

Ну это уж слишком.

— Да бросьте вы! — фыркнула я, — Напоролась на колючую проволоку, всего-то. Ничего такого.

Она все баюкала мою ладонь в своих.

— Пожалуйста, скажите, что вы знаете. Я все стерплю.

Я качнула головой.

— Я ничего не могу вам сказать. Простите. — Я чувствовала себя загнанной в угол, беззащитной. Поднялась. — Простите, мне нужно… мне пора…

Она врубилась, тоже встала, подняла сумку и платок. Принялась снова накручивать его на голову.

— Мне очень жаль, что я не могу вам помочь, — сказала я совершенно честно. Она крепко сжала губы и кивнула, видимо, ничего не могла выдавить из себя от избытка чувств.

Я оставила ее возиться с платком, а сама побрела в главную залу. Саймон стоял в центральном проходе, ко мне спиной, и разговаривал с каким-то старичком. Увидев меня, старичок умолк на полуслове и ринулся мимо Саймона прямо ко мне.

Был он таким исхудавшим, что все кости проступали сквозь кожу, глаза казались стеклянными. Я попыталась на него не смотреть, и все же прочла его номер, пока он, пошатываясь, брел в мою сторону. Жить ему осталось месяц.

По выражению лица я сразу поняла, чего ему от меня нужно. Дату, всю правду. При этом я знала, что не могу ему этого сказать, и, не дав ему раскрыть рта, резко развернулась и зашагала обратно в ризницу. Уже у самой двери я услышала голос:

— Позвольте вам помочь, сэр. Пойдемте сюда, присядьте. Принести вам воды?

Саймон и один из служителей нагнулись над старичком, ласково уговаривая его сесть на скамью.

Я с облегчением захлопнула за собой дверь.

Служители, а может, и полиция, больше в тот день никого ко мне не подпускали. Хотя мне приносили еду, пытались со мной заговорить. Я позволила снять с меня кроссовки, укрыть меня одеялом, а так весь день пролежала, свернувшись клубком, уйдя в молчание; в конце концов — уже успело стемнеть — они оставили меня в покое и ушли. Все, кроме Энн, которая вызвалась со мной переночевать.

Часы на башне прозвонили восемь, и я услышала ее торопливые шаги. Повернулась на жестком матрасе.

— Я принесла супа в термосе. Хочешь?

Голова кружилась, перед глазами все плыло.

Я медленно села.

— Не знаю.

— Давай налью, может, и съешь немножко.

Она присела к столу, поставив перед собой тарелку. Я медленно встала, присела рядом. Есть вообще-то не хотелось, но я проглотила ложку супа. Невероятно вкусный, домашний. Мало-помалу я выхлебала его до конца.

— Приятно смотреть, как ты ешь, — заметила Энн, когда тарелка опустела. — Твоя ноша очень тяжела. Это, наверное, тяжкое испытание.

Я кивнула:

— Не знаю, за что мне это. Лучше бы мне не видеть этих чисел.

— Тяжело, да? Хотя, возможно, это особый дар.

Я фыркнула:

— Вы хотите сказать, кто-то сделал мне вот такой подарок? Сильно же я, блин, провинилась, если меня решили так наградить.

— Возможно, это у тебя от Бога. И возможно, это дар не тебе одной, а всем нам.

В это я совсем не въехала.

— Не понимаю, о чем вы.

— Ты напоминание, Джем. Напоминание о том, что все мы смертны. Что дни наши сочтены и времени у нас очень мало.

— Да это и так все знают.

— Да, мы знаем, но пытаемся забыть — слишком тяжело жить с этим знанием. Именно это я вчера и поняла с твоей помощью. Мы пытаемся забыть.

— Да, уж я-то в курсе. Куда я ни пойду, на кого ни гляну, чего ни сделаю — все мне об этом напоминает. Тут и свихнуться недолго. Я так больше не могу.

— Господь возлюбил тебя, Джем. Он даст тебе силы.

Ну тут она хватила через край. Я, конечно, здорово раскисла за последние дни, но прежняя Джем все равно ошивалась неподалеку:

— Это вы о чем? Если Бог так уж меня любит, какого фига он позволил маме умереть от передозировки, зачем отдал меня в руки людям, которым на меня наплевать, зачем не помешал мне вывихнуть колено или вляпаться в птичье дерьмо, зачем посадил мне этот прыщ на подбородке?

— Он даровал тебе жизнь.

На это фиг чего ответишь.

Я прикусила язык и не ляпнула, что жизнь мне даровали моя мамочка и один из безымянных мужиков, которые выдавали ей по двадцатке на наркоту. Я результат перепиха в какой-то занюханной квартирке, без любви, по-деловому. Но Энн явно не это ждала услышать, а мне не хотелось ее огорчать. Так что я просто хмыкнула и заткнулась.

Мы съели еще по тарелке супа, а потом улеглись. Но у меня все не шли из головы эти двое в церковном зале, да и сама Энн. Если бы у меня была возможность узнать дату собственной смерти, я бы на эта пошла? Ну, скорее всего, нет, верно? Больно надо всю дорогу жить с этим знанием. В любом случае, как узнаешь — все для тебя станет другим. А что, если знание того, когда именно ты умрешь, доведет тебя до такого отчаяния, что ты еще раньше этой даты покончишь с собой? Может такое быть? Можно надуть числа, умерев раньше по своей собственной воле? Может, Жучила и прав, и числа можно изменить.

Словом, как ни крути, а сообщать людям дату их смерти несправедливо. Я всегда знала это по наитию, а теперь, когда тайна моя выплыла наружу, мне это показалось еще более важным. Да и вообще, подумала я, уже проваливаясь в сон, большинство людей просто не захотят этого знать вовсе.

Утром таких желающих набралось пятьдесят человек.

Саймон пришел мне об этом сообщить, когда мы с Энн завтракали. Вернее, это она завтракала, я смогла лишь выпить глоток чаю.

— Там тебя ждет много народу, Джем.

Именно этого-то я и не хотела слышать. Я устала, чувствовала себя совсем разбитой, а самое главное — интересовал меня только один-единственный человек. Сегодня должны привезти Жука.

— Чего им от меня надо? Я обыкновенная девчонка.

Он пожал плечами.

— Не хочешь — мы их к тебе не пустим. Мы сами можем с ними поговорить, наставить их.

Энн согласилась с ним:

— Ну конечно! Утешать страждущих — нам к этому не привыкать. Я сейчас приберу тут, выйду и помогу вам.

Стоя передо мной, она выглядела совершенно обыкновенной: джемпер с высоким горлом, юбка из плотной ткани, башмаки, короткие волосы с жуткой химической завивкой. Только она не была обыкновенной. Она готова была весь день сидеть и выслушивать от других всякие ужасы, при том что едва справлялась с собственным ужасом. Издеваться над таким человеком даже я не могла. Респект. Я бы, например, ни за что не смогла так поступить.