А однажды мы с сокамерниками купили за 500 талончиков приемник и слушали все, что в октябре 1993-го происходило в Москве. И думали — наконец-то! А не получилось. И мы опять остались один на один…

Нас сдали с потрохами, чтобы развить теорию вооруженного подполья, которое готовит свержение новой литовской власти. Поэтому туда был подключен и Бобылев, и мы с Хетагом Дзагоевым, и даже дела секретарей ЦК Компартии на платформе КПСС. Потому что, если бы все это рассматривалось по отдельным эпизодам, не было бы никакого общего дела. И Бурокявичюсу вроде как не за что было бы сидеть. А тут вот вам, пожалуйста, главарь, а вот исполнители с автоматами. И даже бомбист Смоткин, который бросил гранату.

Департамент охраны мирного атома

После того, как нас выпустили из тюрьмы, я вернулся домой. Меня почти сразу же вызвали в миграционную службу якобы для сверки документов, а когда я туда пришел, изъяли вид на — жительство и официально заявили, что я нахожусь на территории Литвы нелегально. Но прежде чем прийти в миграционную службу, я зашел в нотариальную контору и сделал копию своего вида на жительство. И после этого вся наша команда, которая оставалась после освобождения в Литве, собрала пресс-конференцию и рассказала журналистам о готовящейся депортации, потому что мы получили предписание за подписью директора департамента миграции и министерства внутренних дел в течение 48 часов покинуть территорию Литвы, несмотря на то, что у нас были там семьи, родители и дети. Тогда механизм начал раскручиваться в обратную сторону, директора департамента уволили, назначили нового. Тот вызвал меня к себе, вручил новый вид на жительство, но взял подписку о том, что ближе 50 километров к атомной Игналинской станции я приближаться не могу. В случае нарушения режима это будет предлогом для того, чтобы депортировать меня из страны.

— О чем вы больше всего сожалеете?

— Никакого сожаления нет. Просто я, вероятно, был не до конца правильно воспитан. Это не упрек моим родителям, это мой внутренний протест, когда мы в 70 — 80-х годах прошлого века формировались как люди. Если бы я изначально занимал такую жизненную позицию, которую принял после 1989–1991 годов, наверное, всего бы того, что случилось с СССР, мы бы не допустили.

Мы виноваты в том, что произошло с нашей страной. Мы.

«Верите — лет десять после этого у меня был один и тот же сон: я бегу, а меня ловят. И все эти воспоминания возвращаются обратно. Мне тяжело, я отсидел больше всех. Ну, только еще Бурокявичюс и Ермалавичюс дольше».

Человек, который щедро делится сейчас со мной своим газетным архивом, резок в оценках и очень категоричен. Не до сантиментов, знаете ли, Литва для него — это кинжал и символ предательства. Не из-за 8 проведенных в тюрьме лет. Физическую боль можно забыть, а шрамы от душевных травм не проходят. Ты их носишь всю жизнь на себе, как татуировку, которая синим цветом проглядывает через любую одежду.

Александр Смоткин и не предполагал, что благодаря своему взрывному характеру сорвал операцию, в результате которой должен был быть убит. Фото Г. Сапожниковой.

— Родился я в Вильнюсе в 1949 году, зовут меня Смоткин Александр Романович, мой отец — ветеран Великой Отечественной вой-ны, во время штурма Берлина исполнял обязанности командира 293-го гаубично-артиллерийского полка. Отец родом из деревни Юховичи Россонского района Белорусской ССР, вся родня в феврале 1942 года была зверски убита немцами, латышскими полицаями и белорусскими предателями. Причем перебита полностью… В 1963 году было мне всего 14 лет, и отец первый раз взял меня с собой в Белоруссию, до этого я даже не знал, что он оттуда родом, он это скрывал. Друзья-партизаны написали ему письмо, что в деревню приехал бывший полицай, который убивал моего дедушку, и он поехал посмотреть ему в глаза. И я видел эту страшную картину, когда отец схватил его за шиворот. Собралась вся улица, начала кричать: «Какое ты — имеешь право, он отсидел 25 лет, ему власть все простила». А отец сказал: «А я не простил». Еле-еле оторвали… Так я впервые узнал о трагедии своей семьи.

И когда встал вопрос о том, что Белоруссия собирается выдать меня Литве, отец, который в тот момент был болен раком, принял такое решение — взял ружье и сказал местным властям в городе Глубокое: «Передайте всем — я занял оборону на железнодорожной станции, и, если литовцы посмеют сюда приехать, открою огонь, я вам не позволю взять моего сына». Но меня все равно арестовали.

Над всей Литвой безоблачное небо

— Начиналось все неожиданно. Я тогда работал на телефонной станции. Разговаривали мы на языковой мешанине, потому что Вильнюс — город абсолютно нелитовский. Вдруг ко мне прибегают наши литовцы и кричат: иди, учи литовский язык, кто не разговаривает по-литовски, у нас в коллективе работать не будет. Я спрашиваю: а с каких это пор вы нам навязываете литовский — вы что, не знаете, как вы получили Вильнюс? Ну так я напомню: 10 октября 1939 года Сталин и ваш президент Сметона заключили договор Молотова — Шкирпы. Именно по этому договору буржуазная Литва получила Вильнюсский край. Как только литовцы получили этот город, они тут же отправили ректора польского университета Гурского в концлагерь, собрали поляков и евреев на советско-литовской границе и сдали их нашим пограничникам, сказав, что те будто бы сбежали из Белоруссии, и руками НКВД отослали их в Сибирь. Таким образом, город литуанизировали. В результате в июне 1940 года Вильнюс встречал Красную Армию с цветами. И поляки, и евреи кричали: «Лучше вы, чем литовцы!»

— Вы хотите сказать, что у вас с первой секунды не было никаких иллюзий по поводу того, чем грозит национальное литовское возрождение?

— Да. Я узнал, что директор завода радиоэлектронных приборов (Герой Соцтруда Октябрь Осипович Бурденко. — Г. С.) созвал партком и пригласил выступить коммунистов со всех предприятий. Там была создана организация «Единство-Венибе-Едность». Первое, что мы сделали, — это 12 февраля 1989 года организовали грандиозной митинг против выхода Литвы из состава СССР и против преследования русского языка. Было принято решение, что, если литовские националисты не прекратят навязывать свои понятия гражданам других национальностей, мы объявляем политическую забастовку. Больше всех пострадал я, потому что во время своего выступления я сказал: «Давайте вспомним Испанию 1936 года, когда по радио была сказана кодовая фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо» — и фашисты пошли на Мадрид. Над всем Вильнюсом сейчас тоже безоблачное небо. Вначале нас вышвырнут отсюда с криками: «Чемодан, вокзал, Россия», а потом мы потеряем и Советский Союз». После этого на мою маму, которая ехала в троллейбусе, напал литовец и пробил ей позвоночник завернутым в газету металлическим штырем. Прибегает мой брат, который политикой абсолютно не интересовался, вызывает меня за ворота завода и бьет в морду. «Ты что творишь, политикан, мама теперь в больнице»…

«Мы думали, здесь все враги»