Пришла.

Антон выпрыгнул с линии штрафной – и увидел Вову, который рвался к кольцу и был совершенно открыт. И Антон паснул, и Вова обязательно заколотил бы, если бы тонкая огненная струя, прицельно выпущенная Людовиком, не превратила его в пляшущий факел.

Мяч ушел в аут.

Новичок Кирилл сел на снег.

Антон подошел к черной кукле, которая еще секунду назад была Вовой и которая через секунду снова станет Вовой, грязным и отвратительно пахнущим.

– Моя очередь, – сказал Антон угрюмо. – Вытащишь на себя меньшего Славика и паснешь мне… Понял?

И Вова кивнул.

* * *

…Внизу был зеленый двор. Большие каштаны. Машины у соседнего подъезда. Провода.

Скрежетал жестяной козырек.

Приглашающе покачивались кроны. Мягкими струями изгибались облака, звали полетать…

Опрометью, как нашкодивший кот, он кинулся прочь от края крыши. Спотыкаясь, путаясь в какой-то проволоке, налетая на антенны, снося все на своем пути – прочь, на лестницу, в полумрак.

Шестнадцатый этаж. Пятнадцатый. Четырнадцатый…

Кто-то отшатнулся с дороги:

– Ты чо, сдурел?

(Огонь мешал и думать, и видеть. Мяч был белый. Все было снежно-белое. Пальцы уже лопнули, обуглились, но глаза еще видели белый-белый свет этого последнего огня.

Пламя было плотное, будто желе. Белое с черными прожилками.

Антон успел увидеть, как над кольцом со сгоревшей сеткой…

К тому моменту его уже не было, он сам уже почти сгорел…

Опускается большой, неправильной формы мяч, будто голова снежной бабы…

Катится по краю кольца – и валится внутрь…)

Он выбежал на этот незнакомый двор, под это незнакомое солнце, под взгляды незнакомых старушек. Тех старушек, которым так и не пришлось стать свидетелями его полета…

(Огонь…)

Его провожали прокручиваниями пальцев у виска; он бежал по тротуару, задевая прохожих, кинулся к телефону-автомату, но не смог набрать номер и бросился бежать дальше…

(Зеленый двор под ногами. Скрип жестяного козырька…)

Вот дом.

Вот этаж.

Вот дверь.

Сейчас откроют.

– Мама!..

* * *

Стены душевой были облицованы белой кафельной плиткой. Кое-где вместо выпавших кафельных квадратов темнели пустые бетонные четырехугольники. На потолке набрякали тяжелые капли, а из душа хлестала широким веером горячая, очень горячая вода.

* * *

– Итак, речь идет о мальчике с «Императора»?

– Да. По документам Денис Донцов. Хотя у него сроду не было никаких документов, это уже сейчас…

– Понимаю.

– На данный момент тринадцать лет. Зачат и рожден в экспедиции. Треть исследовательских отчетов – я имею в виду, нормальных отчетов, когда у них было еще все нормально, – касаются течения беременности, родов, потом развития младенца…

– Роды были частью исследовательской программы?

– Да. Вы понимаете, как это важно. Воспроизводство популяции в условиях дальнего похода. Первейший вопрос… Хотя, конечно, они сделали массу важных дел. Других дел. В состав экспедиции входили двенадцать человек, все блестящие специалисты…

– Прошу прощения, но я читал материалы, которые мне передали. Там это есть.

– Да, извините.

– И что с мальчиком? Кроме того, что он…

– С ним все нормально. Он адаптирован. Говорит на четырех языках, кроме родного. Играет на скрипке и фортепиано. Развит физически. Общителен. Понимает шутки и шутит сам. Терпелив. Выдержан. Вежлив.

– У вас странный эмоциональный фон, какое-то напряжение по отношению к парню…

– Я расскажу. Денис родился в срок, легко и без осложнений. Развивался совершенно нормально. Первые слова были – «мама» и «пилот»… Когда ему было восемь лет, умер командир экипажа. Через месяц – биолог, отец мальчика.

– Они сразу заподозрили эпидемию…

– Да. Хотя взяться ей было неоткуда. Командир и биолог умерли одинаково: сперва помрачение рассудка. Потом отказ жизненно важных органов. Вы знаете, на борту был сильный медицинский модуль с реанимацией, способной поддерживать жизнь хоть отдельного органа, хоть отсеченной головы… Но ни командира, ни биолога не спасли. Когда стало ясно, что мозг мертв…

– Понимаю.

– Их поместили в саркофаги в специальном отсеке. Таково было предписание. Из этой экспедиции должны были вернуться все – живые и мертвые.

– У меня нет информации, как малыш пережил потерю.

– У меня тоже. Нет записей – в те дни им было не до протокола. Они искали причину…

– И не нашли.

– Нет. Забегая наперед, скажу, что мы тоже не нашли. Ни о каких бактериях, вирусах, инопланетных тварях не может быть и речи. Мы чуть не на атомы разложили корабль и содержимое саркофагов…

– Мальчику было восемь?

– Да. Командование полетом принял второй пилот. Начальник экспедиции возобновил нормальную работу… Насколько это было возможно…

– Потери неизбежны.

– Да. Наверное, они тоже так подумали, когда через год умер диетолог.

– С теми же симптомами?

– Абсолютно. Когда Денису было десять, за три месяца умерла вся команда. Последней – его мать, бортинженер. Денис получил точные инструкции: управляя автоматами, уложил мать в двенадцатый саркофаг. Резервный.

– Та-ак…

– Три года он провел на борту один, в компании роботов и покойников. Разумеется, курс был проложен, автоматика не сбоила. Но – я повторяю – сейчас это общительный, образованный, совершенно нормальный мальчик.

– Незаурядный, признаю. Но он вырос среди незаурядных людей, в обстоятельствах, которые нельзя назвать рядовыми…

– Поверьте, мы не стали бы к вам обращаться. Мы встречали экспедицию – по графику. Денис вышел на связь точно в срок… Разумеется, узнав, что экипаж мертв, мы оставили корабль на орбите. Разумеется, Денис попал в карантин. Он сотрудничал, вы не поверите, с охотой, он нас утешал! Его чуть не на части разбирали, пытаясь выявить аномалию, а он шутил… Он здоров. Корабль стерилен. Прах наших товарищей подвергнут всем тестам, какие только возможны.

– Ничего не нашли.

– Нет. Правда, ведущий инженер проекта умер через месяц после возвращения «Императора». Но это понятно: обширный инсульт…

– Так.

– Дениса отправили в школу, в одну из лучших школ, мы чувствовали вину перед его родителями.