Почти касаясь щекой моей щеки, он шепнул мне на ухо:

– Я знаю, кто в этом виноват.

– Неужели? И кто же?

Он вновь быстро удостоверился, что рядом никто не возник из-под земли, и опять обдал меня жарким дыханием.

– Помещик, у которого я арендую землю.

– Но при чем тут он?

– Палец о палец не ударит. – Мистер Уэнтворт повернул ко мне лицо с широко раскрытыми глазами, а затем вновь прильнул к моему уху. – Сколько лет обещает осушить этот луг – и ничего не делает.

Я отступил на шаг.

– Тут я ничем вам помочь не могу, мистер Уэнтворт. Но в любом случае у вас есть и другой выход – истребить улиток медным купоросом. Потом я объясню вам как, но для начала займусь бычком.

У меня в багажнике был гексахлорэтан. Я разболтал его в бутылке воды и подошел к бычку. Могучее животное без сопротивления позволило открыть ему рот и влить лекарство в глотку.

– Он очень ослабел, – заметил я.

– Очень! – Мистер Уэнтворт тревожно посмотрел на меня. – Я думаю, он скоро ноги протянет.

– Зачем же так мрачно, мистер Уэнтворт? Выглядит он, конечно, очень плохо, но, если это сосальщик, лекарство должно помочь. Сообщите мне, как он будет себя чувствовать.

Примерно месяц спустя я прохаживался в рыночный день между прилавками, установленными на булыжнике. У дверей «Гуртовщиков», как всегда, толпились фермеры, разговаривая между собой, заключая сделки с торговцами скотом и зерном, но все заглушали зазывные выкрики продавцов.

Меня прямо-таки заворожил продавец сластей. Он горстями сыпал их в бумажные пакеты, бойко приговаривая:

– Мятные лепешки, лучше не найти! Лакричные палочки всех сортов! Леденчики тоже не помешают! Вложим парочку шоколадок! Подсыпем ирисок! Добавим рахат-лукумчику! – И, помахивая набитым пакетом, торжествующе выкликал: – Давай налетай! Шесть пенсов все удовольствие!

«Поразительно! – подумал я, отходя. – Как это у него ловко получается!»

И тут от дверей «Гуртовщиков» меня окликнул знакомый голос.

– Эй, мистер Хэрриот! – Не узнать Лена Хэмпсона было невозможно. Он надвинулся на меня, краснолицый и бодрый. – Помните боровка, которого вы у меня пользовали? – Он, несомненно, выпил по поводу рыночного дня пару-другую кружек пива, и его голос не стал от этого тише.

Фермеры кругом навострили уши. Болезни чужого скота – извечная тема, полная животрепещущего интереса.

– Конечно помню, мистер Хэмпсон, – ответил я.

– Он так и зачах, – взревел Лен.

Я заметил, как вспыхнули глаза фермеров. Плохой исход – это даже еще интереснее.

– Да? Мне очень жаль.

– Ага! В жизни не видел, чтоб свинья так худела!

– Да?

– Таял, можно сказать, не по дням, а по часам!

– Очень жаль. Но если вы помните, я предупреждал…

– Только кожа да кости остались! – Громовой рев раскатывался по рыночной площади, заглушая жалкие выкрики продавцов. А торговец сластями даже умолк и слушал с таким же жадным любопытством, как и все вокруг.

Я тревожно посмотрел по сторонам.

– Что же, мистер Хэмпсон, я ведь вам сразу объяснил…

– Ну ни дать ни взять живой скелет! Прямо жуть брала, на него глядя.

Я понимал, что Лен вовсе не жалуется, а просто делится со мной впечатлениями, но я предпочел бы, чтобы он воздержался.

– Спасибо, что вы мне рассказали, – пробормотал я. – Но мне пора…

– Уж не знаю, что за порошочки вы ему оставили…

Я откашлялся.

– В них входили…

– …Только пользы они ему никакой не принесли!

– Ах так. Но мне действительно пора…

– На той неделе я сдал его живодеру.

– К сожалению…

– Пошел на собачье мясо, бедняга!

– Да, конечно…

– Ну так всего вам хорошего, мистер Хэрриот!

Он повернулся и ушел, а кругом воцарилась вибрирующая тишина. Чувствуя себя центром нежелательного внимания, я собрался было улизнуть, но тут кто-то мягко потрогал меня за локоть. Обернувшись, я увидел Элайджу Уэнтворта.

– Мистер Хэрриот, – шепнул он. – Помните бычка?

Я уставился на него. Только этого мне не хватало! Фермеры тоже уставились на него, но с явным предвкушением.

– Так что же, мистер Уэнтворт?

– Знаете, – он нагнулся и прошелестел мне в ухо, – это же просто чудо. Начал поправляться, как только вы дали ему это лекарство.

Я отступил на шаг.

– Прекрасно! Но если можно, говорите погромче. Очень трудно что-нибудь расслышать! – Я торжествующе поглядел по сторонам.

Он настиг меня и положил подбородок мне на плечо.

– Я, конечно, не знаю, что вы ему дали, но лекарство чудесное. Просто поверить трудно. Каждый день глядел на него, а он все тучнее становился.

– Отлично! Но не могли бы вы говорить чуточку погромче? – настойчиво попросил я.

– Такой стал жирный, хоть на хлеб намазывай! – Еле слышный шепот защекотал мне ухо. – На аукционе за него дадут высшую цену.

Я снова попятился.

– Да… Да… Простите, я не расслышал.

– Я уж думал, ему не выжить, мистер Хэрриот, но вы спасли его своим искусством, – сказал он, произнося каждое слово мне в ухо самым нежным пианиссимо.

Фермеры ничего не услышали, их интерес угас, и они начали разговаривать между собой. Продавец сластей принялся снова наполнять пакеты и восхвалять их содержимое, и тут мистер Уэнтворт доверил мне свою главную тайну:

– Такого блистательного, можно сказать, волшебного исцеления мне еще видеть не доводилось!

Как-то странно чувствовать себя дряхлой развалиной, когда тебе еще далеко до тридцати, но так было со мной в летном училище. Среди моих тамошних товарищей нашлось несколько моих ровесников, но в основном вокруг были юнцы восемнадцати-девятнадцати лет.

Видимо, отборочные комиссии считали этот возраст оптимальным для будущих пилотов, штурманов и воздушных стрелков, и я часто задавался вопросом, как это нам, почтенным старцам, удалось затесаться в их число.

Мальчишки эти все время прохаживались на мой счет. Тот факт, что я был не только женат, но и имел сына, сразу поместил меня в разряд дряхлых развалин. Однако самым печальным было то, что в их обществе я и сам ощущал себя пожилым. Они проводили время чудесно: заводили романы с местными девушками, пили, ходили на танцы, веселились на вечеринках и были полны той бездумной беззаботности без мысли о завтрашнем дне, которая сопутствует войне. И я часто думал, что начнись она три-четыре года назад, то точно таким же был бы и я.