Вот только Рэйфа нормальным человеком никак не назвать. Ее не покидало ощущение, что он не видит разницы между препятствиями, которые мешают ему до нее добраться: между устным полицейским предупреждением и письменным, судебным запретом и тюремным заключением. Любые запертые двери для него лишь досадные помехи, которые необходимо устранить любым способом, и для их устранения он готов пообещать и сделать что угодно, не задумываясь о последствиях.

Вернувшись в Бат, она заставила себя выкинуть эти мысли из головы. Ей хотелось верить, что теперь все будет в порядке; хотелось думать, что полиция ее защитит.

По дороге домой она решила купить молока, яиц и фруктов и попросила таксиста высадить ее около супермаркета. Она не боялась, что Рэйф караулит ее здесь, и не задержала дыхание, когда повернула в ряд с хозяйственными товарами.

Она спокойно прошла в темноте несколько кварталов, отделявших ее дом от супермаркета. Она не воображала, как он появляется из-за угла. Не боялась встретить его посреди дороги и понимала, что не увидит его ни в одном из привычных мест: ни возле дома, ни у входной двери, ни между кустов лаванды в саду мисс Нортон. Сегодня это просто невозможно.

Среда

4 марта, среда, 9:15

Не могу перестать писать в своем новом блокноте. Даже вчера вечером я привычно накатала несколько страниц, а потом по очереди приложила их к блестящему стеклу сканера. В этом деле по-прежнему много неясностей, и пока я не могу позволить себе забыть о тебе навсегда.

Мусорщик придет через два дня. Полиция на моей стороне, но я еще не настолько воспряла духом, чтобы избавиться от своей новой привычки сортировать мусор. Я внимательно просматриваю все, что отправляется в черные пакеты, которые я выставляю за дверь по пятницам. Может, положить внутрь записку? Например: «Сдохни, сволочь! Я все о тебе знаю!» Впрочем, нет. Не буду нарушать обет молчания. Не хочу предупреждать тебя и давать тебе какие-то зацепки. И не собираюсь навлекать на себя материнский гнев из-за того, что поддалась на твою провокацию и выругалась.

Захожу в комнату присяжных. Тяжелая дверь с кодовым замком захлопывается у меня за спиной. Тебе сюда не пробраться. Никогда. Что бы ты там ни придумал. Иду в уборную и достаю пакет с мусором, который так старательно упаковывала сегодня утром. Все содержимое сбилось в кучку на дне, и пакет стал похож на сдувшийся воздушный шар. Я постаралась завязать его как можно туже, а потом засунула в другой пакет, который тоже завязала. Я не хотела, чтобы у меня оттуда что-нибудь вывалилось и все вокруг почувствовали подозрительный запах.

Выкидываю пакет в мусорное ведро. Я ужасно злюсь из-за того, что мне до сих пор приходится этим заниматься. Зато теперь я уверена, что ты ничего из этого не увидишь. Не увидишь мои пропитанные кровью прокладки. Не увидишь пустую коробку из-под снотворного, которое я принимаю слишком часто. Не увидишь упаковку из-под крема для тела, который я купила недавно, и из-под скраба для ног, который вскрыла на днях. Не увидишь эти тонкие, усыпанные мелкими волосками восковые полоски, которые я сегодня утром отдирала от ног и подмышек. Ты не имеешь права знать такие интимные подробности; не имеешь права знать, что попадает в мое тело и что из него выходит, чем я намазываю кожу и как за ней ухаживаю. Потому что все это – не для тебя.

Вернувшись из уборной, она увидела, что Роберт с газетой в руках сидит за колченогим столиком и прихлебывает жуткий кофе из автомата.

Он с улыбкой отодвинул для нее стул. Кларисса села, не выпуская из рук огромный стакан с латте, который минуту назад купила в кафе. Без кофе ей сейчас никак. Она почти не спала – но не от страха, скорее от возбуждения и облегчения. Накануне она не позволила себе принять снотворное: решила бороться с зависимостью и внушала себе, что пить его ей больше незачем.

– Думаете, я не видел, как вы глянули на мой кофе, – сказал Роберт. – С семьей все в порядке?

В первую секунду она не могла сообразить, о чем он; но потом вспомнила, под каким предлогом вчера опоздала.

– Да, спасибо, – ответила она, сделав большой глоток и надеясь, что Роберт не обратит внимания на ее заминку. – А как ваша машина?

Не отвечая, он пожал плечами, словно речь шла о какой-то ерунде, о которой даже и говорить не стоит. Кларисса смотрела на его руку, которая на фоне маленького белого стаканчика казалась просто огромной. Эта рука вскрывала искореженный металл, вытаскивая изуродованные тела – не важно, живые или нет. Эта рука поддерживала испуганных старушек, помогая им выбраться через окно и спуститься по выдвижной лестнице пожарной машины. Эта рука с неизменной точностью направляла мощный поток воды, вытаскивала людей из горящих домов и доставала тела из-под груды обломков… «Что я почувствую, если эта рука прикоснется ко мне?» – думала она.

Взгляд Роберта снова стал бесстрастным. Признак профессионала – полный контроль над лицом. Иначе нельзя, если каждый день оказываешься в чрезвычайной ситуации и видишь смерть и страдания. Годы тренировки приучают к физической и эмоциональной дисциплине; он наверняка умел использовать этот навык не только в работе. А может ли он так же осознанно выходить из своего отрешенного состояния?

Она попыталась придумать, что может заставить его потерять самоконтроль. Перед глазами возникла картина Уотерхауса «Безжалостная красавица». Одурманенный рыцарь, опустивший копье и склонившийся над прекрасной женщиной. В шлеме и доспехах он кажется сильным и решительным, несмотря на полусогнутые колени и свою неустойчивую позу. «Вот как выглядит Роберт в пожарной форме», – подумала она.

– Я не говорила вам, что забросила диссертацию? – Она закусила губу, сама удивляясь, что стала ему об этом рассказывать. – Мотивы английской поэзии романтизма в творчестве прерафаэлитов. Генри считал ее полной чушью. Наверно, он прав, но я их все равно ужасно люблю.

– Вы не похожи на тех, кто бросает начатое.

Она не стала его утомлять рассказом о том, как на втором году аспирантуры отцу сделали коронарное шунтирование и что после того, как они с матерью столько времени его выхаживали, собственная работа показалась ей бессмысленной. Но Кларисса твердо знала: это пребывание отца на грани жизни и смерти лишь укрепило неизбежный вывод: бесплодные абстракции и размышления о чужих идеях и словах – это не ее. От конференций и научных журналов у нее разбаливалась голова. К тому же куда приятнее разглядывать картины и читать стихи, чем пытаться о них теоретически рассуждать. А еще хотелось работать руками, делать живые вещи.

– Знаете, ведь они, кроме всего прочего, придумали изумительные платья и ткани. И я все время пыталась их воссоздать – вместо того, чтобы кропать диссертацию.

– Воображаю, какое это было искушение!

Она рассмеялась. Он, поморщившись, отхлебнул кофе.

– Лучше бы вы писали диссертацию по текстилю. Есть такая специальность?

– Скорее всего. Думаю, тогда можно было защититься вообще на любую тему.

– Например, история пожарной машины?