Я заявила, что не мы, а японцы начали войну, и, что бомбардировка Хиросимы поможет сохранить жизни тысячам американских солдат, но Роз-Мари не соглашалась и говорила, что атомная бомба — это ужасное зло. Казалось, что смерть мышей и птиц расстроила ее не меньше, чем смерть людей. Как она выразилась, «животные войны не начинали, их-то за что?»

Кроме этого она решила, что все американцы, которые могут спокойно стоять, разинув рот, смотреть на новую машину, которая сама изготовляет донаты, в то время, когда в мире так много страдании и боли, просто больные.

«Послушай, — посоветовала ей я. — Сосредоточься на хорошем. Теперь донаты необязательно лепить вручную».

С наступлением осени настроения Роз-Мари стали еще более пессимистичными. Мы записали ее в католическую школу Девы Марии, которая находилась поблизости от нас. Монахини говорили о том, что жизнь — это дар Всевышнего, и на одном из занятий показали ученицам японскую кинохронику, демонстрирующую масштабы разрушений в Хиросиме и Нагасаки. Ученицы увидели улицы, исчезнувшие после взрыва, пепел, оставшийся от сожженных трупов, и изувеченных последствиями радиации детей. После этого просмотра Роз-Мари долгое время снились кошмары. Монахини говорили о том, что надо молиться за японцев, потому что и они были созданы Богом и теряли в войне родных и близких. Я не разделяла мнения монахинь. «Вот что с тобой происходит, когда ты начинаешь войну», — сказала я. Однако Роз-Мари не успокоилась. Она говорила, что только Господь, а не атомная бомба, имеет право так быстро убить такое огромное количество людей. Ее пугало, что у нашего правительства есть такая практически божественная сила. У правительства теперь появилась атомная бомба, и кто знает, на кого оно решит сбросить ее в следующий раз. Может быть, правительство решит, что ее врагом является Роз-Мари?

Я устала объяснять Роз-Мари, что цель оправдывает средства, и твердо заявила, чтобы она перестала говорить о Хиросиме и Нагасаки. Если она перестанет говорить о разрушении этих городов, то постепенно перестанет о нем думать. Дочь действительно перестала говорить об атомных бомбардировках, но в один прекрасный день я посмотрела под нашу общую кровать и нашла папку рисунков, на которых были изображены животные и дети. У тех и других были раскосые азиатские глаза и крылья, как у ангелов.

Роз-Мари стала все больше и больше рисовать. Я поняла, что это ее единственный талант, потому что других способностей я у нее не наблюдала. Ее школьные оценки были ужасными. Я наняла ей преподавателя по игре на скрипке и пианино, но тот сказал, что у моей дочери не хватает дисциплины для того, чтобы научиться играть на музыкальном инструменте. Я старалась защитить дочь, и высказала предположение о том, что можно импровизировать и совсем необязательно заучивать гаммы. Тем не менее через несколько дней преподаватель наотрез отказался заниматься с Роз-Мари, сказав, что проткнет себе барабанные перепонки, если хотя бы еще минуту будет слушать, как Роз-Мари мучает несчастную скрипку.

«Что мы теперь с тобой будем делать?» — сокрушенно спросила я дочь.

«Я по поводу своего будущего не переживаю, — ответила она, — и другим не советую».

Многие симпатичные девочки теряют свою красоту, когда становятся девушками. Однако ничего подобного с Роз-Мари не случилась, и она оставалась красавицей. Я некогда дала себе слово никогда ей об этом не говорить. Но отсутствие талантов у дочери меня очень угнетало, и однажды, прочитав в газете статью о конкурсе красоты, я решила, что Роз-Мари все-таки стоит воспользоваться тем, что ей дано от Бога. «У меня появилась идея, — сказала я ей. — Ты можешь стать королевой красоты или моделью».

«Ты это о чем?» — с удивлением спросила она.

Я попросила ее надеть купальник и пройтись передо мной туда-сюда. Мне показалось, что из этого может что-нибудь получиться. Она была красивой, и у нее была изумительная фигура, но двигалась она не как королева красоты, а как ковбой. Роз-Мари ходила, так активно размахивая руками, что, казалось, она ездит на лыжах. Я записала ее в школу моделей, где учили ходить с книгой на голове и вылезать из автомобиля, не демонстрируя при этом своего нижнего белья. На первой фотосессии фотограф пытался ее красиво сфотографировать, но Роз-Мари была настолько зажатой и неестественной, что тот только покачал головой.

На самом деле Роз-Мари хотела стать художницей.

«Художники не зарабатывают денег, — сказала я, — и часто сходят с ума».

Но Роз-Мари не согласилась и заявила, что Чарли Рассел[33] и Фредрик Ремингтон[34] стали богатыми, рисуя сцены из вестернов. «Художник может заработать хорошие деньги, и зарабатывать искусством очень приятно», — говорила она. Роз-Мари заявила, что при минимальных вложениях в холст и краски можно нарисовать картину, которую купят за несколько тысяч долларов. В какой другой профессии есть такие заработки? Она все долдонила о том, что чистый холст — это сокровище, которое ждет того, кто его найдет.

Я взяла несколько ее работ, заказала для них рамки и поинтересовалась у продавцов багетных мастерских, есть ли у моей дочери талант. Те ответили, что ее работы неплохие и из Роз-Мари может что-нибудь получиться. Тогда я решила заплатить за уроки учителю рисования Эрнестине, которая носила берет, видимо, для того, чтобы доказать, что она француженка, всем тем, кто не слышит этого по ее акценту.

Эрнестина научила Роз-Мари тому, что белый цвет — на самом деле не белый, а черный — не черный, и в каждом цвете намешаны другие цвета. Она также научила Роз-Мари тому, что каждая линия состоит из множества линий, и тому, что сорняки надо любить не меньше, чем красивые цветы, потому что все на этой земле прекрасно своей уникальной красотой, и задача художника — эту красоту увидеть и показать. В общем, Эрнестина говорила, что не существует никакой определенной реальности, потому что мир такой, каким мы сами его хотим видеть.

Мне все эти разглагольствования показались бредом сумасшедшего, но Роз-Мари они нравились.

«Ты знаешь, в чем сила изобразительного искусства?» — спросила она меня.

«Нет. В чем?»

«Если тебе что-то в этом мире не нравится, ты можешь нарисовать картину, которая изменит мир и сделает все так, как тебе нравится».

Уроки Эрнестины привели к тому, что Роз-Мари стала рисовать все более беспредметно и абстрактно. Она пыталась изобразить и вылить на холст свои чувства. Приблизительно в это время она стала писать свое имя в два отдельных слова без дефиса «Роз Мари», потому что ей казалось, что так ее подпись выглядит красивее. Я продолжала платить француженке за уроки рисования, но не забывала напоминать Роз-Мари о том, что женщина, в конечном счете, имеет всего несколько выборов карьеры: медсестра, секретарь и учитель, и последняя профессия приносит больше всего денег.