За дизайн новой линии отвечали я и молодой талантливый француз Стефан Дженсон, которого я наняла себе в помощь. Управляющим магазином был назначен Оливье Гелбсманн. Я назвала и магазин, и новую линию одежды своим именем – Diane, – и первая коллекция получилась восхитительной. Для создания элегантных платьев в пол и других элементов вечернего гардероба мы использовали самые изысканные и дорогие ткани – итальянский шелк, французское кружево, шотландский кашемир. Я хорошо заработала на сделке с Beecham, так что у меня не было надобности ни на чем экономить, в том числе на рекламной кампании для Diane перед ее выпуском в 1984 году. В мире высокой моды крайне важна «картинка». Вещи должны соответствовать образу высокой моды, излучать элегантность, вызывать желание обладать ими, поэтому для рекламных снимков я наняла Хельмута Ньютона, известного немецкого фотографа, знаменитого своими выдающимися эротическими фотографиями. Я всегда мечтала попасть к нему в объектив, и он был в восторге от идеи использовать меня в качестве модели. Съемки проходили в особняке в стиле арт-деко на юге Франции, и мы замечательно провели время. На снимках я предстала в разных образах из коллекции Diane – в вечерних платьях и в моем любимом черном смокинге с вуалью на лице. Фотографии получились прекрасными, и я дорожу ими до сих пор.

Первое время все указывало на то, что у Diane есть все шансы на успех. Мы по телефону приняли заказы на дорогое бальное платье из розового шелка и черного кружева, а также на роскошные смокинги и вечерние пижамы. Среди моих первых восторженных покупателей были Брук Шилдс, Бьянка Джаггер и Ивана Трамп. Все это не могло не радовать.

Вещи были красивы, хорошо сделаны и в точности соответствовали духу времени, но, оглядываясь назад, я понимаю, что мне не особо нравился тот период в моде. Все в нем было не так. Нью-Йорк середины восьмидесятых был не тем Нью-Йорком, который вскружил мне голову в начале семидесятых. В моей личной жизни тоже настали перемены. Дети разъехались по школам-пансионам, и в эмоциональном плане мне нужно было что-то новое.

Ален Элканн появился в моей жизни как раз тогда – умный, привлекательный, нуждающийся во внимании писатель, который искал себя, пытаясь понять, кто он как творец, мужчина и отец своих троих детей. Идея стать для Алена музой и спутницей жизни привлекала меня больше, чем строительство еще одного бизнеса.

А еще меня привлекали перемены, происходящие в то время в Европе. Меня радовала перспектива объединения Европы – я купила целую кучу голубых флагов Евросоюза с двенадцатью звездами и расставила их по своей квартире. Недавно избранный французский президент Франсуа Миттеран был представителем интеллигенции, и атмосфера, воцарившаяся в Париже, манила. Оставив свой только что начавший развиваться бизнес, я собрала вещи и переехала в Париж.

Я взяла с собой кусочек Нью-Йорка – свою ассистентку Эллен. Она пришла ко мне на работу, когда ей было девятнадцать лет, а теперь вышла замуж за француза и переехала в Париж одновременно со мной. Мы держались друг друга, и это помогало нам справляться с тоской по дому.

А я ох как скучала по дому. Я даже не могла представить, что меня ждет такой тяжелый кризис идентичности – как личностный, так и с точки зрения характера и собственного чувства стиля. Я привезла с собой в Париж свои прекрасные новые вещи, но Алену они не понравились. Тогда-то он и купил мне обувь на плоской подошве и заставил заказать твидовые блейзеры у своего миланского портного. Стиль женщины и то, как она одевается, во многом отражает ее внутреннее состояние, и я постепенно стала чувствовать себя потерянной и ощущать неуверенность. Расставшись с Пауло, я была в расстроенных чувствах и очень коротко подстриглась, что требовало частых походов к парикмахеру, а я не делала этого уже много лет. Впервые я стала чувствовать, что старею, и начала курс еженедельных процедур для лица. Несмотря на то что я жила в Париже, эпицентре моды, я отреклась от моды и всего, что построила. Новая линия и магазин в нью-йоркском отеле Sherry-Netherland больше не имели для меня значения. Вскоре после своего переезда я все это закрыла и продала свою квартиру на 5-й авеню.

Строя свое счастье в Париже, я скучала по детям и писала им каждый день. Я проводила время с писателями и открыла небольшой издательский дом Salvy – это принесло мне огромное удовольствие и гордость и стало одним из основных положительных моментов во время этого странного, но поучительного периода моей жизни. Мне очень нравилось устраивать литературные салоны у себя дома и быть издателем, но все же я поняла, какой женщиной не хочу становиться.

5

Матч-реванш

Будет лукавством, если я скажу, что, когда в 1990 году я переехала из Парижа в Нью-Йорк, я быстро вернулась к себе настоящей и вновь обрела уверенность в себе. Я была потеряна. Мой бизнес, точнее то, что от него осталось, находился в плачевном состоянии. Лицензии продавались и перепродавались, вследствие чего мои дизайны потеряли свою оригинальность. Моя косметическая линия исчезла в процессе слияний и поглощений, и единственным, чему удалось выжить, был легкий, сексуальный парфюм, названный в честь моей дочери, но и его было не узнать: его новый владелец Revlon сделал флакон фиолетовым и изменил аромат.

Я не просто потеряла свой бренд, я чувствовала, что утратила то, что определяет меня как личность. Я не осознавала, насколько сильно мое самоощущение было завязано на работе. Я больше не понимала, кто я такая. Мои дети тогда учились в Брауновском университете и стали прекрасными молодыми людьми. Я очень ими гордилась, а вот собой – нет.

Какой же я была дурой! Изменив себя, я себя потеряла. Наивно продала лицензии на производство товаров под своим именем без всяких ограничений, своим обязанностям по ведению бизнеса предпочла служение мужчине, и все это привело к тому, что бренд потерял свою индивидуальность и большую часть своей прибыльности. Мой доход от лицензионных платежей упал примерно на 75 процентов. Когда я бывала в офисах нескольких оставшихся владельцев лицензий, они практически не обращали на меня внимания и игнорировали мои идеи. Я больше не представляла для них ценности – в их глазах я была просто модельером, который когда-то давно выпускал модные платья, и они только и ждали, чтобы я оставила их в покое.

Когда мне было 25 лет, меня называли вундеркиндом. Когда мне исполнилось 40, я стала лишь отголоском прошлого. Я снова начала выпрямлять волосы. Я ненавидела то, во что превратились вещи,