При этом я прекрасно осознавал, что происходит. Сейчас Шрам стоит рядом, ухмыляясь и рассматривая мой скальп, а Валерьян аккуратно размещает невесомую сеточку на моем окровавленном черепе.

Черт, и ведь нет никакой гарантии, что все задуманное получится! Вполне могло быть, что сетка потеряла свои свойства от удара о землю, от времени либо от слабокислотных дождей Зоны, круглый год льющихся с неба. Но я просто не представлял как еще я смогу пробиться через вражьи позиции к цели, которую мне обозначила сама Зона.

Нет, я не был до конца уверен, что мое видение в Лиманске и есть Зона, персонифицировавшаяся в образе древней старухи. Но при этом я и сам понимал, что лишь в Припяти смогу решить обе проблемы, ради которых я, собственно, и проник за Периметр… на этот раз по собственной воле.

Наконец я почувствовал, как на мой череп легла мокрая плоть, остывшая на осеннем ветру. По оголенным нервам понеслись новые импульсы страшной, непереносимой боли. Я почувствовал, как под моими зубами, как под прессом, трещат древесные волокна. Один из зубов треснул и, похоже, развалился, не выдержав давления челюстей, — но боли я не почувствовал, лишь вкус крови во рту усилился. Она все-таки проникала между губ через насквозь промокшую повязку, а боль от осколков зуба, разодравших десну, просто растворилась в миллионе опоясавших мою голову терновых венцов, как растворяется капля воды в бушующем океане.

Но и это было еще не всё.

Я точно знал — это твердые, словно гвозди, пальцы Шрама сейчас совмещают края разреза на моей голове, а Валерьян, надев оранжевые перчатки от противорадиационного костюма «Эколог», прокатывает огненным шаром длинную открытую рану.

Порожденный «Жаркой» редчайший и баснословно дорогой артефакт с характерным названием «Пламя» сохранил многие свойства своей прародительницы. Во всяком случае сейчас мне казалось, что к моей голове приложили паяльную лампу и неторопливо прожаривают содержимое черепа. Но оно того стоило. «Пламя» заживляло неглубокие раны мгновенно. Я сам видел однажды как сталкеру, чью стопу смахнула своим мечеобразным костным наростом псевдоплоть, просто прижгли на пару секунд «Пламенем» кровоточащую рану. Когда же артефакт отлепили от мяса, то на месте обрубка была уже вполне сформировавшаяся культя, покрытая розовой кожей.

Видимо, нечто похожее сейчас происходило и с моей головой. Правда, было одно «но» — «Пламя» достаточно быстро разряжалось. Потому желания у меня было два: чтобы заряда артефакта хватило на всю операцию, и чтобы я по возможности не сдох от болевого шока до ее окончания.

— Все, — выдохнул Валерьян.

С моего лица упала повязка. Я вздохнул полной грудью, открыл глаза… и чуть не свалился с пенька на котором сидел. Напряжение отпустило, и слабость накатила на меня омерзительной, липкой волной. Но неимоверным усилием воли и измученных мышц я заставил себя сидеть на месте, лишь выплюнул деревяшку с осколком зуба, застрявшего в ней.

— Как оно? — хрипло выдохнул я.

— Ничего, нормалек, — сказал Шрам, с видом профессионального парикмахера-садиста осматривая свою работу — только ожерелья из отстриженных ушей на шее не хватает. — Если не присматриваться, то с первого взгляда голова как голова. Такая же, как и у всех других людей, страдающих дефектами мозга.

Валерьян стоял рядим, с сожалением катая в ладони абсолютно черный шар величиной с большое яблоко. Заряженное «Пламя» напоминает маленькое солнце, разряженное — кусок каменного угля необычной правильной формы… чем, собственно, и является на самом деле. Видно было, что Валерьяну жаль выбрасывать даже разряженный артефакт, наверно, давно берег его на крайний случай. И кто ж знал, что «крайний случай» представится в виде заваривания шва на голове сталкера, решившегося на сумасшедшую операцию.

— А ты молоток, — заметил Шрам, протирая белой салфеткой окровавленный разделочный нож. — Я бы, наверно, отрубился. До тебя все отрубались, даже под наркотой. Бывало, что и коньки отбрасывали, — сердце не выдерживало.

Я не стал уточнять, кто такие «все». Догадывался, судя по тому, как ловко наемник провел операцию. И не исключено, что именно его жутковатое искусство подарило ему прозвище, — шрамы после скальпирования и вправду остаются весьма запоминающиеся.

— Теперь проверить бы надо, что получилось, — сказал Валерьян. В его бесстрастном взгляде я рассмотрел искру сочувствия, хотя, скорее всего, переживал он не за меня, а за артефакт, потерявший свою силу. Это нормально. Я не красна девица, чтоб меня жалеть. Вот только бы с пенька встать и не грохнуться от слабости…

В плечо мне впилась игла.

— Щас отпустит, — сказал наемник, выбрасывая в траву одноразовый инъектор. А я разозлился не на шутку.

— Слушай, хирург, а ты не много на себя берешь? — процедил я сквозь зубы.

— Как хирург — не много, — спокойно ответил Шрам. — Я ж в прошлой жизни на Большой земле как раз им и был. И, в отличие от некоторых, помню о своем прошлом абсолютно все. И навыков не растерял, в чем ты только что убедился. Так что, пациент, коль решились на операцию, так и не выпендривайтесь.

Я больше и не выпендривался — не до того было. Только что я чисто машинально провел языком по зубам. Дырки меж ними не было. «Пламя» полностью восстановило не только кожу на голове, но и сломанный зуб, так что в исходе операции можно было не сомневаться. Сомневался я только в одном: сработает ли теперь экзоскелет, приняв меня за «своего»? А до этого разборки с наглым наемником можно отложить — дело прежде всего.

То ли злость на Шрама, то ли его препарат помог мне быстрее прийти в себя, но до валяющегося на траве «WEAR 2Z» я дошел без посторонней помощи.

Броня приняла в себя две гранаты — одна оторвала руку, вторая отбросила живой танк в кусты, не причинив экзоскелету заметных повреждений. Разве что его хозяина оглушила, который тихо-мирно, не приходя в сознание, истек кровью и отошел в «монолитовский» рай.

Я присел на корточки, соображая как бандит из старого фильма «где же у него кнопка». Последующая, третья модель после смерти хозяина открывалась согласно заложенной в нее программе — могла как гостеприимно раскрыться, так и самоуничтожиться. Эта же должна быть попроще, судя по схеме, виденной мной в лаборатории Сахарова.

Я одновременно нажал на два выступа по краям грудной бронеплиты, и она отъехала вверх, обнажив простейший датчик-присоску. Понятно. Хозяин при желании открывает сейф на ножках командой изнутри, а в случае чего вскрыть его броню могут только свои. Только вот куда датчик-то лепить?

— На лоб лепи, — подсказал подошедший Шрам, словно услышав мои мысли. И пояснил: — Я, когда с площадки Саркофага за Стрелком охотился, видел в прицел, как один «монолитовец» с трупа товарища снарягу снимал.

«Монолитовец, — подумал я, прилепляя на лоб присоску. — Интересно, на сколько процентов я теперь, монолитовец?»

Оказалось, что на все сто.

Внутри экзоскелета что-то щелкнуло, и его верхняя часть слегка приподнялась, словно крышка тяжелого старинного чемодана, у которого отбросили язычки замков.