По средам и субботам мы с Гретой принимаем ванну, она — старшая сестра и моет мне голову, потому что умеет сделать так, чтобы мыло не попадало в глаза, но оно иногда попадает, и глаза щиплет, я уверена, что Грета поступает так нарочно, но она просит прощения, и я не могу на нее наябедничать. У нас есть любимая игра — мы сами ее придумали и назвали «Хайль, Гитлер»: нужно встать в ванне и произнести «Хайль, Гитлер!» дурацким голосом — как призрак, или буйнопомешанный, или клоун, или светская дама, — а потом притвориться, что ошиблась, и поднять не руку, а локоть или приставить большой палец к носу, пошевелить остальными и произнести приветствие. Однажды я так увлеклась, что подняла не руку, а ногу, открыла рот, поскользнулась и ударилась головой о бортик, да так сильно, что не удержалась от крика. Прибежала мама, увидела, что я плачу, а у Греты перепуганный вид, и стукнула ее по голове, ни о чем не спрашивая, так что Грета долго не хотела меня прощать и играть в «Хайль, Гитлер».

Наша игра не совсем безобидна: в прошлом году Лотар столкнулся в коридоре с нашей соседкой фрау Веберн, вскинул руку в приветствии и произнес «Хайль, Гитлер», а она не ответила, и он донес на нее в полицию, и ее арестовали. В самом начале войны мужа фрау Веберн забрали, и их детям пришлось справляться одним. Старшие заботились о малышах, а когда через три недели наша соседка вернулась, она снова, как все вокруг, без задержки произносила «Хайль, Гитлер».

В воскресенье утром мы надеваем лучшую одежду и отправляемся на мессу. В доме Господа женщины должны покрывать голову, а мужчины, наоборот, снимать головные уборы, это тебе не разница между лево-право, тут глубинное различие. Войдя в церковь, нужно обмакнуть пальцы в чашу со святой водой, перекреститься и сказать «Во имя Отца, Сына и Святого Духа». Если честно, я не понимаю, что они делают втроем на кресте, ведь умер там только Иисус. Молитвы и проповеди наводят на меня скуку, зато я обожаю гимны, голос у меня такой сильный и красивый, что я веду за собой голоса всех остальных прихожан, он воспаряет, уносясь на небеса, к Всевышнему.

— Где живет Бог, дедушка?

— Бог повсюду, малышка.

— Если так, зачем Ему дом?

Дедушка с хохотом повторяет мой вопрос бабушке и маме, но ничего мне не отвечает.

— Иисус волшебник, дедушка?

— Что за странный вопрос, детка?

— Ну, Он ведь превратил воду в вино на свадьбе в Кане.

— Нет, дорогая, это было не волшебство, а чудо.

— Какая разница?

— Волшебство — всего лишь иллюзия. Волшебник мог бы изменить цвет воды, но не ее вкус. Чудо же действительно меняет вещи. В Кане вода и правда стала вином со вкусом вина.

— Но ведь причастие…

— Да?..

— Причастие — чудо, правда?

— Да, и что?

— Значит, вино действительно превращается в кровь со вкусом крови?

— Дедушка, Бог правда создал все на свете?

— Да, Кристина, Он создал все сущее.

— И войну?

— Нет, Он создал людей… а люди воюют… и Господь печалится. Люди его разочаровывают.

— Но если Он всемогущ, почему не сделал людей хорошими?

Многие мои вопросы остаются без ответов. Когда я вырасту, стану Толстой Дамой из цирка, знаменитой певицей, прочту все-все книги, все запомню и, когда мои дети и внуки станут задавать мне вопросы, смогу на них ответить.

Вечером свет зажигать запрещено, иначе мы превратимся в мишени, враги пошлют самолеты и разбомбят нас. Дедушка говорит, это не те враги, с которыми воюют отец и Лотар, не русские, а англичане и американцы. «Весь мир ополчился против Германии, — объясняет он. — Думаешь, это игра? Вовсе нет! Представь, моя маленькая девочка, что ты выходишь на школьный двор, а остальные дети — все вместе — на тебя накидываются. Понравится тебе такая игра?»

Сирена воздушной тревоги завывает практически ежевечерне, и все обитатели нашего дома прячутся в погребе и ждут отбоя. Нам повезло, что мы живем в маленьком городке и враги думают, что на него не стоит расходовать бомбы. Иногда по ночам небо становится красным от зарева горящих городов.

Я придумала и пою песенку обо всем, что звенит.

Колокол воскресный небо огласил —

дин-дэн-дон,

К молитве в церковь пригласил.

В понедельник в школе прозвенел звонок —

дзинь-дзинь-дзинь,

Спешите выучить урок.

Ночью рев сирены слышен со двора —

у-у-у,

Провыло — умирать пора.

Когда наша служанка Хельга слышит, как я ее пою, она укоризненно качает головой: мол, не над чем тут смеяться!

Лето подходит к концу, и я иду в школу. В честь первого дня учебы мама дает мне с собой кулек из глянцевой бумаги с яблоками и конфетами, а новый пенал, чистые тетради, линейку, грифельную доску и мел укладывает в кожаный ранец. Все учителя отправились убивать русских, и их заменили молодые незамужние женщины, вдовы или старики, не забывшие, как учились в школе. С нами занимается учительница, она строгая, энергичная и быстро замечает, какая я способная. В первый же месяц она награждает меня тремя золотыми звездами — за успехи в правописании, арифметике и вышивании. В нашем классе три возрастные группы: выполнив все задания для «малышей», я слушаю, чему учат «средних» и «старших», и все запоминаю. Я перегоню Грету, как черепаха кролика, несмотря на фору: вид у нее будет ошеломленный, но ей останется только пыль глотать! Вместо того чтобы учиться постепенно, я хотела бы узнать все сразу, а еще я мечтаю проглотить всю еду, какая есть на столе, чтобы стать Толстой Дамой из цирка.

Научившись читать, я запоминаю наизусть стихи из книги «Кудлатая замарашка». Про маленькую Паулину, которая играла со спичками, подожгла дом и погибла в огне. Про Гаспара, который ни за что не хотел есть суп и умер от голода. Про Конрада, лишившегося больших пальцев. Я снова и снова читаю стихи, сама сочиняю музыку и пою их, как оперные арии, погружаясь в транс.

На перемене мы с девочками из класса играем в штандер. Я бросаю мяч вверх, как можно выше, они разбегаются в разные стороны, поймав мяч, я кричу «Стоп!», и они должны замереть на месте и не делать больше ни шага. Я оглядываюсь, смотрю, кто стоит ближе всех, и кидаю мяч. Если попадаю, жертва «убита», наступает ее черед водить. Промахнувшись, я не огорчаюсь, потому что больше всего люблю кричать «Стоп!» и видеть, как весь мир замирает на полувздохе, на полужесте, подобно статуям в Цвингеровском дворце не двигайся не двигайся сиди смирно я научу тебя сидеть смирно!

Я просыпаюсь и слышу как наяву: «Шесть лет». Выпрыгиваю из кровати, сбегаю по лестнице, и все кричат: «С днем рождения, Кристина! С днем рождения!» — и целуют меня, и обнимают, и прижимают к себе. К праздничному обеду мама купила жирное свиное ребро. Когда мы с Гретой возвращаемся из школы, кость лежит на газете, на кухонном столе, мама готовит чечевицу. Я украдкой хватаю ребро и впиваюсь зубами в сало. Это невыносимо вкусно, но тут раздается мамин возглас: «Эй! Ты что делаешь?! Это на всех. Будешь есть сырой жир — заболеешь!» Я хихикаю и укрываюсь за столом, держа кость в зубах, как собака, мама, не сняв фартук, ловит меня, я ныряю под стол, она наклоняется, хватает меня за ногу, я лежу на полу, так и не выпустив кость из зубов, и тут раздается звонок в дверь. Мама идет открывать. Я грызу сало, мечтая съесть все, без остатка. Нельзя, иначе мама разозлится по-настоящему. Я слышу в прихожей незнакомый мужской голос, мама ничего не отвечает, потом раздается страшный грохот.