Офицер протянул ему зажигалку, которую почему-то забыл зажечь. Джонс взял зажигалку, прикурил и засунул ее в карман.

— Благодарю вас.

— Не за что, — ответил, удаляясь, лейтенант.

На контрольном пункте он спросил у часового, не было ли визитеров.

— Ни одного, господин Джонс.

— Это самая приятная новость за весь день.

Он расписался в журнале, потом прошел в конец коридора, по пятам сопровождаемый часовым. Каждый извлек свой ключ, и вдвоем они открыли комнату. Джонс подумал, что сможет почувствовать себя лучше, лишь когда этот день закончится.

— Вы это мне говорите? — спросил часовой, и Джонс понял, что произнес последнюю фразу вслух.

Он закрыл за собой дверь, быстро прошел маленькую прихожую, отодвинул засовы, преграждающие путь в святая святых. Он был один в этом храме. Джонс посмотрел на машину. Машина посмотрела на него.

— Рискую повториться, но все же скажу, — начал Джонс, как будто продолжая прерванный разговор, — на венец творенья ты абсолютно не похож. За все те невзгоды, которые ты нам доставил, ты мог бы выглядеть и поприличней!

Машина не ответила. Она могла читать и осуществлять сложнейшие операции, но не имела, попросту говоря, органов чувств. Вследствие чего она не подозревала, что Джонс находится в комнате наедине со своей горечью. Машина действительно была ни на что не похожа, если смотреть на нее с этой точки зрения. Ее передатчики, ее приемники, соединительные провода и интегральные схемы занимали значительный объем, который действительно вызывал уважение, но эта маленькая комнатка не давала абсолютно никакого представления об их протяженности; человек мог видеть только то, что находилось снаружи, не имея ни малейшего представления о том, какой монстр с щупальцами скрывается внутри (как это всегда бывай). Святилище, которое некоторые называли Субурбт Дельфи, дельфийский пригород, было не чем иным, как простой металлической перегородкой, которая производила на наблюдателя ничуть не большее впечатление, чем передняя панель встроенной электрической плиты. Имелась также электрическая лампочка серого цвета, которая никогда не выключалась (так как она свидетельствовала о том, что ОРАКУЛ находится в работе, а ОРАКУЛ всегда находился в работе), консоль со стулом, специальная пишущая машинка, имеющая шрифт Бодони (на которой оператор набирал вопросы), раздвижное табло, окруженное линзами (с которого машина считывала вопросы), и большая кнопка начала действия (которая как бы говорила: "А ну, малыш, теперь твоя очередь отвечать"). Но установить листок с отпечатанным вопросом на табло для чтения и нажать кнопку — вполне тривиальные действия — были для человека неподготовленною фантастическим экспериментом, так как ОРАКУЛ работал так быстро, что ответ, каким бы ни был вопрос, начинал появляться раньше, чем оператор успевал отпустить кнопку приведения в действие.

Почти всегда.

Джонс сел за консоль, включил свет, достал зажигалку адмирала, квадратную зажигалку, которая разбиралась очень просто, и извлек маленькую бумажную трубочку, которая находилась между резервуаром и корпусом. Бензин слегка размыл буквы, но текст можно было прочесть. Потом он достал два бумажных квадратика, которые находились у него в кармане, разгладил все три послания ладонью, положил их перед собой, собрал их в маленькую кучку и как можно веселей обратился к машине, как молодой супруг к своей жене в день свадьбы:

— За нас с тобой, Чарли.

Несколькими секундами позже свадебного настроения как не бывало. Джонс задержал дыхание, потом начал ругаться на чем свет стоит всеми ругательствами, которые он только знал, потом прекратил ругаться, потому что это было просто глупо. Тряся головой в приступе самобичевания, а именно так оно и было на самом деле, он вновь приступил к работе над тремя посланиями, напечатал их шрифтом Бодони с соблюдением всех промежутков и интервалов и проставил перед каждым вопросом кодовый номер его владельца. Такие номера сама машина присваивала всем, кто имел к ней доступ, в ее памяти данный код ассоциировался с личным делом владельца, таким образом, когда набирался один из кодов, машина тут же определяла положение того, кому он принадлежал, и извлекала из памяти все справки, относящиеся к данному лицу. Использование кода не было обязательным при постановке вопросов общего порядка, но он должен был быть указан, если задавался вопрос личного плана, содержащий слово "я" или одно из слов его заменяющих.

Напечатав тексты, он разорвал страницу, вырезал отдельные вопросы, установил первый вопрос на табло и, задержав дыхание, нажал на кнопку.

Табло вспыхнуло на короткий миг, щелкнуло реле, и из перегородки показался язычок бумаги. Он оторвал листок быстрым движением руки. Листок был пуст. Он заменил первый вопрос вторым, потом второй — третьим. Один раз ему показалось, что машина заколебалась, но ничего не произошло: листок бумаги был все так же девственно чист, как и два предыдущих.

— Вот и жалуйся потом, — что ты слишком загружен, — тихо сказал он машине, которая смотрела на него своим сине-зеленым глазом.

Вернувшись к печатной машинке, он напечатал свой собственный код и допечатал к нему первый вопрос:

"КОГО Я ДОЛЖЕН УБРАТЬ, ЧТОБЫ СТАТЬ ПРЕЗИДЕНТОМ?"

Снова разорвав листок, он установил его на табло и нажал кнопку. Табло осветилось, реле щелкнуло, из прорези показался язычок бумаги. Он: быстро оторвал его и прочел ответ, напечатанный в кавычках:

"ДЖОНА ДОУ"[5]

Пробормотав: "Все понял, Чарли", он напечатал и установил таким же образом на табло следующий вопрос:

"ЕСЛИ Я УБЕРУ ПРЕЗИДЕНТА, ЧТО Я ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ, ЧТОБЫ СТАТЬ САМЫМ ВЛИЯТЕЛЬНЫМ ЛИЦОМ В СТРАНЕ?"

Ответ последовал через секунду:

"СОБЛЮДАТЬ УСТАНОВЛЕННЫЙ РЕЖИМ ДО ДНЯ ВАШЕЙ КАЗНИ".

Джонс попеременно смотрел то на один листок, то на другой, в то время, как ответ медленно, доходил до ею сознания, потом разразился гомерическим хохотом, на грани истерики. Он все еще смеялся, когда третий вопрос, перед которым все так же стоял кодовый номер Джонса, лег на табло:

"УСИЛИТ ЛИ ЛАГЕРЬ МИРА МОЕ ПРИСОЕДИНЕНИЕ К ХЕННИ?"

На этот раз четкое и категоричное НЕТ не нуждалось в комментариях. Смеяться уже не хотелось.

— Тебе ведь тоже это не кажется смешным, — сказал он машине почти ласково, в то время, как неприятный холодок пробежал у него по спине.

Для Джонса и ему подобных Хенни мог значить все, что угодно, только не шутку. Ему случалось проснуться иногда ночью в холодном поту, с бьющимся сердцем и мыслью о том, что только что ему приснился Хенни. В таких случаях он предпочитал не спать до утра, и это было лучше, чем снова погрузиться в кошмар с лицом святого сторонника природы, мелодичным голосом и длинной седой шевелюрой (какой великолепный Мастер мог создать такое совершенство?). Преподобного Освальдуса Диминга Хенни, великолепного изобретателя, воплотителя, продавца и коммерческого агента не менее гениального "Плана Мира". Ранее в стране уже был человек, который объединил под своим началом часть населения, выдвинув лозунг "Вы все сами себе начальники", но до власти он не дошел, так как одного лозунга явно недостаточно, чтобы заниматься политической философией. Другой восстановил одних против других и, заставив их драться, объявил себя судьей и защитником, нечего план также провалился, потому что страх — плохое подспорье для развития экономики. Что касается Хенни, то он использовал одновременно обе эти тактики, не говоря уже о том, что и сам он был неплохим стратегом. Один его внешний вид принес ему такое число голосов не слишком разборчивых избирателей, как если бы он был Рудольфом Валентино и Альбертом Швейцером одновременно. Его позиция в поддержку абсолютного изоляционизма была очень соблазнительна для правых, а идея об одностороннем, немедленном и безусловном разоружении восхищала левых. Предложив отдать на нужды исследований треть оборонного бюджета, отменить внешнюю торговлю и поручить лабораториям внутри страны разработать все то, что необходимо для существования нации, чтобы она могла жить в режиме полной автаркии, он привлек на свою сторону армию научных работников и технических специалистов. Что же касается остальных, ни левых, ни правых, ни ученых, он приманил их простым обещанием общего сокращения налогов. Но самым лучшим или, вернее, худшим во всей его деятельности стал "План Мира", который как Стервятники, Так и Голубки воспринимали с одинаковым воодушевлением, и который состоял в том, что предлагал — о, высший суд! при первой опасности просто взорвать страну, чтобы врагу достался лишь пепел и не представляющие интереса развалины. Вот таков (а будущее развитие всегда пугает) был этот фантастический план, наиболее гнусный в истории Человечества, в котором сочетались апокалипсис и лучший мир, лозунги "Объединяйтесь" и "Каждый за себя"; ненасилие и ксенофобия, "Пусть живут" и "Убить их всех", короче говоря, сам черт ногу сломит.