— Я рассчитываю отправиться в конце сентября, — сказал доктор.

Был конец августа. Гиммлер снова пересек Германию, направляясь в свою штаб-квартиру в Восточной Пруссии. Керстен уехал в Хартцвальде. Теперь он уже не сомневался в успехе своего грандиозного плана. Но внезапно возникло новое препятствие, и, пожалуй, самое опасное из всех.

4

Первое, что сделал доктор, когда встретился со своей семьей, это радостно объявил жене, что настало время готовиться к окончательному отъезду из Германии вместе со всеми тремя детьми.

— Ты и вправду получил у Гиммлера разрешение для всех нас? — обрадовалась Ирмгард Керстен.

— Я его получу, — сказал доктор. — Рейхсфюрер настолько мне доверяет, что я могу спокойно оставить вас в Стокгольме, и он не будет волноваться по этому поводу. При условии, что я вернусь, — вот все, что он требует.

Супруги обсудили мебель и другие вещи, которые надо будет взять с собой, чтобы семья смогла обосноваться в Стокгольме. Было решено, что в отсутствие жены доктора управлять поместьем останется Элизабет Любен.

В Хартцвальде Керстен проводил время так, как обычно: сытная еда, глубокий сон, размышления, долгие прогулки. Давно уже он не был так внутренне спокоен — ведь скоро он передаст Гюнтеру положительный ответ Гиммлера.

Через два дня после приезда доктор, как обычно, собирался прогуляться по лесу, уже тронутому красками осени. Перед выходом он машинально посмотрел на часы, увидел, что настало время новостей, и повернул ручку радиоприемника. И вдруг все его проекты — и ближние, и далекие — показались ему бесполезными и напрасными.

Главную новость дня диктор объявил даже прежде, чем прочитал военное коммюнике: Финляндия запросила перемирия с Россией и разрывает дипломатические отношения с Германией.

Страна, гражданином которой был Керстен, теперь не только перестала быть союзницей Третьего рейха, но бросила его и перешла в лагерь противника!

Диктор продолжал говорить: посол Финляндии, хотя и защищен дипломатическим статусом, принудительно помещен под домашний арест.

Посол Кивимяки, большой друг Керстена…

Керстен посмотрел в окно, увидел спокойно ждавшую его запряженную лошадку, пожал плечами. В прогулке больше не было смысла. И в его поездке в Швецию тоже. Диктор медленно зачитывал другие новости. Керстен выключил приемник. Он думал: «Ничего лучше с Финляндией не могло произойти. Но что будет со мной, с моей семьей, с планами, которые мы строили вместе с Гюнтером?»

Он пошел в кабинет, сел за стол, обхватив голову руками, и попытался подумать. Тщетно. В голове у него была только одна мысль: вот теперь Кальтенбруннер посмеется!

Наконец Керстен тяжело поднялся и пошел звонить Брандту. Он был уверен, что первое, что Брандт ему скажет, будет касаться разворота Финляндии. Но личный секретарь рейхсфюрера разговаривал так, как будто ничего нового не произошло. Он говорил просто, дружелюбно, в общем, как обычно. Он передал Керстену привет от Гиммлера и сказал, что рейхсфюрер через несколько минут уезжает, но просит доктора быть в Хохвальде 8 сентября.

Керстен держал в руках телефонную трубку, не решаясь ни ответить, ни задать главный вопрос. Он боялся сделать ложный шаг, угодить в ловушку. Брандт понял, что значит его молчание.

— Вы слушали радио? — спросил он.

— Да… да… — неуверенно ответил Керстен.

— Отлично, — сказал Брандт. — Вот сообщение, которое вам приказал передать Гиммлер на этот счет: «Не волнуйтесь».

Брандт нажал отбой. Некоторое время доктор стоял неподвижно и смотрел на телефонную трубку. Гиммлер хотел его успокоить… Гиммлер сказал…

Керстен сел в кресло.

Да, спазмы Гиммлера гарантируют безопасность ему и его семье. Но что будет с миссией, порученной ему Гюнтером?

5

Восьмого сентября 1944 года специальный поезд Гиммлера отвез Керстена в Хохвальд. Адъютант уже ждал доктора на платформе, чтобы сразу отвезти его в жилище рейхсфюрера. Доктор довольно сильно волновался. Он знал, насколько сильно меняется настроение Гиммлера в зависимости от состояния здоровья. А кроме того, со времени последнего разговора с Брандтом Керстен не только ничего не знал о том, в каком состоянии Гиммлер, но еще и Финляндия пошла ва-банк и объявила войну Германии.

К счастью, на дорожке, ведущей к бараку Гиммлера, Керстен встретил Брандта.

— Ну наконец-то! — воскликнул Брандт. — Шефу очень плохо.

— Спасибо, — ответил Керстен. — Ничего лучшего вы мне сообщить не могли.

Когда доктор вошел к рейхсфюреру, тот лежал на своей скверной деревянной кровати. Увидев Керстена, он не пошевелился. Он лежал, неестественно скорчившись, буквально завязавшись в узел. Взгляд темно-серых глаз, устремленный на доктора, был тревожен и напряжен, и Керстен не мог понять, было ли это выражением страдания или ненависти.

Не сказав ни слова приветствия, без малейшего перехода Гиммлер взорвался бранью, угрозами и ругательствами в адрес Финляндии и ее руководства.

— Вы, финны, что за гнусная банда предателей! — орал он. — Хотелось бы мне знать, сколько получили от англичан и русских эти мерзавцы Рюти[63] и Маннергейм[64] за то, что продались большевикам! Я только об одном жалею — надо было повесить этих свиней раньше! — Голос Гиммлера становился все громче и громче. — Да, повесить! И ликвидировать весь финский народ! Одним ударом! Они только этого и заслужили! Гитлер сказал мне этой ночью… Уничтожить… Уничтожить!

На этот раз Керстен дал Гиммлеру возможность орать, визжать от ярости. Он ничего не отвечал, зная, что спазмы станут настолько же сильнее, насколько растут гнев и ярость его пациента.

Вдруг с пеной у рта Гиммлер завизжал еще пронзительнее и истеричнее:

— Да что вы тут изображаете, стоите тут, как чурбан, ни слова не говоря! Сделайте же что-нибудь, господи боже мой, я не могу больше, мне так плохо!

Керстен взялся за дело — облегчать мучения. И волшебство, которое познал Гиммлер во время первого сеанса лечения в 1939 году, в последнюю мирную весну, сразу нашло верный путь. Старый проверенный механизм сработал легко, без сбоев. Гиммлер почувствовал, что на его нервы снизошли благословенное расслабление и покой. С каждой секундой ему было все легче и легче дышать, наконец он вздохнул свободно. Боль уменьшалась, растворялась, утихала, уходила. Он опять испытал блаженство исцеления. На его глазах выступили слезы благодарности человеку, который уже в который раз избавил его от мучительной пытки. Этот человек принадлежал к вероломному народу? И что с того? Нет ничего общего между этими собаками, этими предателями и добрым доктором Керстеном, который так замечательно и преданно его лечил.

Взгляд Гиммлера остановился на руках Керстена. Вот уже пять лет эти руки — сильные, добрые, искусные, чудесные — избавляли его тело от страданий. И все эти пять лет доктор был единственным человеком на свете, которому Гиммлер мог поверить