Разгадка столь странному набегу пришла всего через месяц, когда реку заполонили уже многие тысячи воинов, сопровождаемые длинными ратными обозами, идущими по льду сразу в четыре колонны.

На сей раз новгородцы даже не попытались остановить врага возле слобод, сразу отступив за высокие прочные стены.

Татары бесчисленным темным потоком растекались вокруг древнего города, занимая брошенные избы и сараи, вытаскивая с сеновалов ароматную траву и бросая ее лошадям, выкатывая из погребов бочки с соленьями, каковые хозяева поленились увезти в город, ловили оставшихся без хозяев куриц и овец.

К воротам же подъехало пятеро всадников, одетых в начищенную броню и островерхие шеломы. Один из переговорщиков нес посеребренный бунчук, два хвоста на котором были рыжими конскими, а один – волчьим.

– Слушайте меня, жители Новгорода, и не говорите, что вы не слышали! – прокричал безбородый молодой нукер, отобранный для переговоров, вестимо, как раз за звонкий голос. – Всемогущий хан Улу-Мухаммед решил взять вас под свое покровительство! Он обещает стать вам заботливым и справедливым правителем. Помните, жители Новгорода, Москва далеко, а из Галича помощи не случится, ибо ныне остался он без головы. Всемогущий хан Улу-Мухаммед дарует вам на размышление шесть дней! Когда он поставит под ваши стены осадные тюфяки, милость и доброта покинут его сердце. С первыми залпами закончится пора милости и придет пора огня. Ваш город будет предан пламени и разграблению, а сами вы – жестокой смерти или рабству. Слушайте меня, жители Новгорода, и не говорите, что не слышали! Шесть дней даровано вам на размышление! Присягайте на верность всемогущему хану Улу-Мухаммеду или умрите!

Посланцы развернулись и ускакали к реке.

Собравшееся тем же днем вече стало шумным – но не особо горячим.

Новгород стоял на Волге – Казань тоже. Между русским и ордынским городом сложились крепкие торговые связи, новгородцы хорошо знали казанцев, имели среди них множество друзей и родственников, Улу-Мухаммед был им известен, наслышались о его разумности, его покровительстве христианской вере – и слову сего государя доверяли.

И знали Василия Васильевича, несколько раз беспричинно ходившего воевать Галич, отвечавшего черной неблагодарностью на доброту князя Юрия Дмитриевича и по непостижимой дурной прихоти сажавшего в поруб князя Дмитрия Шемяку.

Теперь вот еще и юный Дмитрий Юрьевич скончался при очень странных обстоятельствах…

В общем – умирать за право платить подати московскому государю желающих почему-то не нашлось.

Если казанский хан обещает заботу и справедливость, если не случится грабежей и насилия, зачем самим искать разорение на собственные дома и семьи? Проливать кровь, терять детей под каменными ядрами осадных тюфяков…

Чего ради?

Шести суток не понадобилось. Уже на второй день Нижний Новгород открыл перед ордынским ханом ворота, а на третий – город единодушно присягнул Улу-Мухаммеду на верность.

* * *

Из Новгорода Улу-Мухаммед начал раздвигать свои границы в сторону Суздаля, Владимира, Мурома и Рязани, и только слишком рано наступившая весна, принесшая вместе с собою распутицу, вынудила татарские тысячи отступить к широко разлившейся Волге.

Впрочем, планы казанского хана от сей заминки не изменились, и он продолжил деловито прибирать русские земли. В сорок третьем году ордынский государь принял присягу от жителей Рязани, а в сорок четвертом – от Мурома.

Москва попыталась сопротивляться – потеряв Муром, Василий Васильевич смог отбить обратно Рязань. Посланное им войско под рукой князя Оболенского в жестокой битве перебило всех вышедших на битву с русскими татар, включая их воеводу, царевича Мустафу.

Знамо – ордынцам еще никогда не удавалось победить русских кованых полков в открытом чистом поле!

После сего успеха Великий князь тоже решил получить свою долю ратной славы – и новым летом сам повел московские полки к осажденному ордынцами Суздалю!

7 июля 1445 года. Суздальская дорога возле Спасо-Евфимьева монастыря

Татарские сотни встретили головные русские полки еще на дальних подступах к Суздалю. Ордынцы, сменяя друг друга, раз за разом подлетали на удаление в двести-триста шагов, торопливо пускали стрелы и тут же шарахались обратно. Обширная равнина из полей и лугов, раскинувшаяся здесь от горизонта до горизонта, позволяла легким быстроногим степнякам заходить то с одной, то с другой стороны, тревожа не только передовые отряды, но и сотни Большого полка, портя настроение сразу всем боярам.

Разумеется, падающие на излете стрелы не могли причинить вреда одетым в броню ратникам – но каждый час полки теряли ранеными десятки лошадей, что ничуть не добавляло войскам бодрости.

Разумеется, по уложившимся правилам каждый воин уходил в поход о двуконь, а то и триконь – однако заводные лошади тянулись в обозе, далеко позади, и до привала заменить подбитых лошадей на свежих было невозможно. Случись стычка до ночлега – раненый скакун станет в бою плохим помощником.

Разумеется, бояре отвечали ворогу из луков‑рогачей, выбивая из вражеской конницы не только лошадей, но и всадников, однако татары не унимались. И по ощущениям, их становилось только больше.

– Зря стараются. – Князь Серпуховской ехал рядом с государем стремя к стремени под темно-красным знаменем с ликом Спаса Нерукотворного. – Стрелами русские полки не остановить. Не первый век со степью воюем. Да, многих лошадей потеряем, без сего не обойтись. Но до Суздаля дойдем и Улу-Мухаммеда оттуда погоним. Орде супротив русской рати еще никогда в жизни выстоять не удавалось!

– Хватит ли сил, Василий Ярославович? – хмуро спросил Великий князь, одетый в позолоченный бахтерец с украшенными арабской вязью пластинами, перемежающимися с пластинами, на которых красовались полный титул и имя Великого князя, сделанные глаголицей. – У хана, сказывают, людей куда как более получается.

Тревога Великого князя была понятна. Ведь в его ополчение не явился Дмитрий Шемяка с полками, – ибо пребывал в обиде после пребывания в порубе, не пришло заволочское ополчение, отрезанное от Москвы широко раздавшейся в своих границах Ордой, не пришли полки нижегородско-суздальские, ибо земли сии либо уже находились под властью Орды, либо ею осаждались. Не пришли муромцы и рязанцы, не пришли новгородцы с Волхова, а многие иные земли отделались от призыва к ополчению лишь малыми ратями. И некогда бесчисленная московская армия усохла до размеров всего лишь в три тысячи копий.

– Ничто, государь, – мотнул головой первый воевода. – В сече один воин в броне четырех бездоспешных стоит. Степняка в халатике любая стрела, любой укол насквозь протыкает, легкое сабельное касание пополам рубит. Ратника же русского, чтобы сразить, стрелы и сабельки мало. Надобно в упор, да еще и с изрядной силой удар нанести. Иначе токмо кольчугу оцарапаешь.

Одетые в юшманы, бахтерцы и колонтари бояре, мерно покачиваясь в седлах, двигались вперед. Они скакали справа, слева, скакали перед государем и, словно бы подтверждая слова князя Серпуховского, обращали на изредка долетающие стрелы не больше внимания, нежели на самый обычный осенний дождь. Островерхие шеломы и ерихонки, сверкающие кольцами бармицы на плечах, щиты на крупах коней, рогатины – поставленные ратовищем на стремя и нацеленные остриями в синее небо, усеянное ватными хлопьями облаков. Таких воинов выпущенными издалека легкими стрелами не остановить…