– Что там у тебя, Андрей Петрович?

– Нужно встретиться…

– Так мы же договорились на вечер, забыл, что ли? - досадливо проговорил Бродский.

– Ты не понял. Встретиться нужно сейчас, - с ударением проговорил Смирницкий.

– Вот черт, а в чем дело?

– Если бы я мог сказать, я бы уже сказал…

– Так, - сразу посерьезнел Миша. - Понял. Где, когда? У меня, честно говоря, времени в обрез.

– У меня тоже. Мне вице-премьеру нужно о результатах командировки докладывать, так что подъезжай лучше прямо в Белый дом. Я буду ждать тебя внизу. Сможешь?

– Смогу. Минут через двадцать.

– Пропуск заказать?

– Смеешься? Если понадобится, я в Георгиевский зал на роликовых коньках заеду, не то что в ваш голимый Белый дом… Через двадцать минут жди.

Ровно через двадцать минут Бродский в строгом деловом костюме встретился на первом этаже Дома правительства со Смирницким. Тот изобразил притворное удивление:

– Здравствуйте, здравствуйте, какими судьбами? Как здоровье? Хорошо, что встретил вас, хочу уточнить одну мелочь по колымской концессии…

Говоря это, Смирницкий под локоток увлек Бродского за угол, в укромный коридорчик. Здесь он воровато оглянулся и перешел на шепот:

– Короче, дело вышло на новый уровень. Учитывая твои э-э… связи с убитыми, я думаю, тебе об этом нужно знать. Логинов каким-то образом получил в Егорьевске от киллера письмо…

– Что за письмо? - нахмурился Бродский.

– О его содержании мой человечек в Генпрокуратуре разузнать ничего пока не смог. Но зато он узнал, что Архипов с утра доложил его генпрокурору, а тот собирается везти копию в Кремль… Самому! Теперь понял?

– Так, - быстро посмотрел на часы Бродский, - сегодня у нас что? Ага! Точно! Сегодня день ежемесячной плановой встречи генпрокурора с президентом… Вот черт! Как неудачно! Значит, поделать уже ничего нельзя… Тогда так! Срочно звони по «кремлевке» Волочкову и вели немедленно связаться с дочкой! Не по телефону, конечно, пусть подъедет к ней сам… Короче, к вечеру у меня кровь из носу должна быть копия этого письма! Понял?

– Но…

– Да не «но»! - ухватил Смирницкого за лацкан Бродский. - А чтобы копия была у меня, любым способом! Любым! Не получится втихаря, пусть дочка Волочкова выкрадет это письмо и с понтом потеряет!

– Как потеряет?.. - выпучил глаза Смирницкий.

– Обычно! По халатности! Посадить ее все равно не посадят, а я ей в качестве компенсации за моральный ущерб пару лимонов «бакинских» выплачу! Да хрен с ними - три для круглого счета! Так и передай своему Волочкову! И пусть не играет со мной! Раз дело дошло до самого президента, то шутки кончились. Поэтому или вы делаете, что я скажу, или я на ваших карьерах поставлю крестик с ноликом! И весь базар!

Самвел Матевосян невольно вздрогнул, опустил бокал с вином на стол и прикипел к сцене глазами. Справа как бы всходило солнце. Оно осветило стоящую посреди сцены декорацию - белый прямо - угольник выбеленной стены с окошком, дверью и соломенной крышей. Слева от домика торчал пролет самого настоящего плетня, на котором висело два глиняных горшка. Справа торчали невысокие кусты - вроде как огород.

Дверь скрипнула, и в проем шагнула молодая женщина в одной коротенькой полупрозрачной сорочке. Расположенный за сценой светильник подсвечивал ее сзади и снизу…

– Вот и еще одно утро наступило, - потянулась женщина. - А моего казака все нет и нет. Как я соскучилась за мужскими ласками…

Потянувшись, женщина чуть приподняла рубашку. Ее край скользнул вверх по бедрам и остановился буквально в трех сантиметрах от того места, где бедра сходились…

Лобок женщины так и не обнажился, зато свет обозначил четкий силуэт - таз, линия бедер и между ними - торчащие короткие волоски. Самвел вдруг почувствовал, как штаны ему стали тесны…

Не зря Лечи Хайхароев закончил Институт культуры. Разложись на сцене стриптизерша - и то Матевосян возбудился бы меньше. А женщина вдруг вскрикнула:

– Ой, что это? - Потом повернулась спиной и медленно наклонилась: - Ой, жучок!

Само собой, что все было рассчитано у Лечи - и угол наклона, и угол поворота. Край рубашки на этот раз задрался повыше. Лучи света, направленные снизу, осветили женскую промежность с короткими волосками. Но только на миг, потому что женщина тут же разогнулась и повернулась боком.

– Лети, жучок, лети к своей подруге! Она по тебе истосковалась!

На этот раз женщина высоко подняла обе руки, и под рубашкой в профиль обозначились ее груди - с торчащими кверху сосками. Самвел быстро протянул руку к столу и залпом осушил бокал с вином.

Чеченец в черном покосился на него и довольно усмехнулся. Знал свое дело Лечи, ах, как знал! Женщина не была красоткой, но армянина завела так, что только держись… Поставь сейчас Матевосяну на мотню чайник, и он бы вскипел!

А действо на сцене продолжалось. Отпустив жучка, женщина вернулась к двери и заглянула в дом:

– Валера! Бездельник, вставай! Солнце уже взошло…

Само собой, что, заглядывая в дом, женщина снова повернулась к зрителям спиной. Самвел беспокойно заерзал на стуле, чеченец в черном понимающе улыбнулся и долил гостю вина…

Тут на сцене появился четырнадцатилетний Валера.

– Здравствуй, сестра Анна!

– Здравствуй, брат! Слей мне, я хочу умыться…

Валера вскоре вернулся с ковшиком и принялся сливать «сестре» воду. Делал он это так неловко, что та совсем промочила свою коротенькую рубашку. Темные соски торчащих грудей прилипли к легкой ткани и проступили…

Самвел не заметил, как осушил второй бокал вина. Анна с «братом» вернулись в дом.

– Не подглядывай, негодник! - крикнула женщина. - Я переоденусь…

И тут же возникла напротив окна. Переодевайся она на столе перед Самвелом - и то армянин не возбудился бы так сильно. Но Лечи Хайхароев твердо усвоил основное правило драматургии - главное, разбудить фантазию зрителя. Остальное она дорисует сама.

И Самвел, затаив дыхание, глядел на окошко. А его фантазия дорисовывала остальное. И было это в сто раз более волнующе и возбуждающе, чем если бы Анна уселась на столе перед армянином и широко раздвинула свои ноги…

Анна переодевалась за окошком, в брюках Самвела полыхал огонь, а чеченец в черном довольно ухмылялся. И доливал дорогому гостю вина.

Наконец Анна вышла из дома - в одежде казачки. Из-за сцены донесся цокот, заржал конь, и на сцену въехал казак - молодой, с приклеенной бородой.

– Здравствуй, Иван! - вскрикнула Анна. - Как я тебя заждалась! Валера, возьми коня! Ваня вернулся!

Из дома выскочил Валера, поздоровался и помог слезть казаку с коня. Тот из всех актеров выглядел самым неубедительным. И в седле едва держался, и с коня бы не слез, не помоги ему Валера. Впрочем, Анна взяла все в свои руки.