Брайан приехал домой в воскресенье первого апреля, а отец в тот же день ненадолго уехал в Сент-Луис – думаю, чтобы повидаться с матерью, хотя он не сказал зачем. Я предпочла бы, чтобы он остался дома, тогда мы с Брайаном могли бы совершить небольшую прогулку в никуда – дед присмотрел бы за выводком, а Нэнси приготовила бы что-нибудь.

Но я никому об этом не сказала, потому что детям так же хотелось побыть со своим отцом, как мне – затащить его в постель. А потом – у нас ведь больше не было автомобиля. Перед отъездом в Платтсбург Брайан продал «Эль Рео Гранде».

– Мо, – сказал он, – в прошлом году, когда я уезжал в апреле, ехать в Платтсбург на машине имело смысл, и «рео» был мне там очень кстати. Но дурак я буду, если вздумаю ехать из Канзас-Сити до штата Нью-Йорк в феврале. В прошлом году в апреле меня три раза вытаскивали из грязи – в феврале это будет вообще невозможно. Кроме того, – добавил Брайни со своей тедди-рузвельтовской улыбочкой, – я собираюсь купить нам десятиместную машину. Или одиннадцатиместную. Постараемся насчет одиннадцатого?

Мы постарались насчет одиннадцатого, но «выбить чек» нам в тот раз не удалось. Брайни уехал в Платтсбург поездом, обещав, когда вернется, купить самую большую машину какая есть – на семь пассажиров, – и, может быть, на этот раз закрытую? Семиместный «лексингтон»-седан, например? Или «мармон»? Или «пирс-эрроу»? Подумай над этим, дорогая.

Я не слишком задумалась, зная, что, когда придет время, Брайан выберет сам. Но меня радовало, что у нас будет машина побольше. Пятиместная тесновата для семьи в десять человек (или в одиннадцать, если получится).

Так что, когда Брайан вернулся домой первого апреля семнадцатого года, мы с ним остались дома и занялись любовью в постели. В конце концов совсем не обязательно делать это на траве.

В ту ночь, когда мы уже утомились, но спать еще не хотелось, я спросила:

– Когда тебе нужно обратно в Платтсбург, любовь моя? – Он так долго не отвечал, что я добавила: – Или это неуместный вопрос, Брайан? С девяносто седьмого года прошло столько времени, что я позабыла, о чем можно спрашивать, а о чем нет.

– Спрашивай о чем хочешь, дорогая моя. На некоторые вопросы я, возможно, не смогу ответить: либо потому, что информация закрыта, либо, что более вероятно, потому, что лейтенантам не так уж много известно. Но сейчас я тебе отвечу. Не думаю, что вернусь обратно в Платтсбург. Даже уверен, что не вернусь, и потому забрал оттуда все, даже зубную щетку.

Я молчала.

– Хочешь знать почему?

– Ты сам скажешь, если захочешь. И если сможешь.

– Морин, ты чертовски покладиста. Ты что, лишена элементарного женского любопытства?

(Нет, не лишена, дорогой мой, – но вытяну из тебя больше, если не буду его проявлять.)

– Я бы хотела это знать.

– Не знаю, что пишут в газетах, но так называемая «нота Циммермана»[94] – подлинный факт. Нам не удастся больше сохранять свой нейтралитет – и месяца не продержимся. Вопрос вот в чем: будем мы посылать еще войска на мексиканскую границу? Или пошлем войска в Европу? Будем мы ждать, когда Мексика нападет на нас, или сами объявим ей войну? Или сначала объявим войну кайзеру? И если да, то осмелимся ли повернуться к Мексике спиной?

– Неужели все так плохо?

– Многое зависит от президента Каррансы[95]. Да, все так плохо. Я уже получил мобилизационное предписание. Придет телеграмма – и все, я на службе и отправляюсь на свой мобилизационный пункт… не в Платтсбург. – Он потянулся ко мне. – Забудь про войну и подумай обо мне, миссис Макгилликади.

– Да, Кларенс.

Пропев два куплета из «Дочки старого Райли», Брайан сказал:

– Ну что ж, неплохо, миссис Мак. Вы, я вижу, практиковались.

– Нисколько, любовь моя, отец с меня глаз не спускал. Он считает, что я безнравственная женщина и сплю с другими мужчинами.

– Вот чепуха! Разве ж ты даешь им уснуть? Да никогда. Я скажу ему.

– Не трудись – отец составил мнение обо мне, когда мы с тобой еще не встретились. А как там платтсбургские девочки? Аппетитные? Шустрые?

– Зенобия, мне больно в этом признаваться, но… видишь ли… у меня ни одной не было. Ни единой.

– Но Кларенс!

– Лапушка, они меня там доконали. Полевые учения, занятия и лекции днем, шесть дней в неделю, и учебные тревоги по воскресеньям. Вечером снова занятия и больше уроков, чем можно одолеть. Валишься спать около полуночи, а в шесть уже подъем. Пощупай мои ребра, как я отощал. Эй! Это не ребро!

– Да, это вообще не кость. Хьюберт, я хочу подержать тебя в постели, пока ты не подкормишься и не окрепнешь. Твой рассказ тронул мое сердце.

– Да, он трагичен, я знаю. Но что оправдывает тебя? Уверен, Джастин уж точно предлагал тебе немного развлечься.

– Милый мой, Джастин с Элеонорой в самом деле обедали у нас. Но в доме полно детворы, а батюшка изображает из себя филина, так что меня даже по заднице не потрепали. Лишь несколько галантных непристойностей шепнули мне в зардевшееся ушко.

– В какое? Тебе надо было поехать к ним.

– Но они так далеко живут.

К ним было долго ехать даже на машине, а уж на трамвае и вовсе целую вечность. С Везерелами мы познакомились в нашей новой церкви, линвудской методистской, когда переехали на бульвар Бентона. Но в тот же год, когда мы еще не стали близкими друзьями, Везерелы переехали в район новой застройки Дж. К. Николса, на юге в окрестностях Загородного клуба, перешли в епископальную церковь поближе к дому, и мы потеряли с ними связь. Мы с Брайаном говорили о них – от них обоих хорошо пахло, – но они слишком далеко уехали, чтобы с ними общаться, они были старше нас и определенно состоятельные люди. Все это немного стесняло меня, и я перевела Везерелов в пассив.

Потом Брайан снова столкнулся с Джастином, когда тот пытался попасть в Платтсбург и сослался на Брайана как на поручителя, чем мой муж был польщен. Джастина не брали на подготовку из-за поврежденной в детстве ноги: еще не умея ходить, он стал жертвой несчастного случая и хромал, но почти незаметно. Брайан обратился с просьбой о пересмотре решения – ее не удовлетворили, но в итоге Элеонора пригласила нас на обед в январе, за неделю до отъезда Брайана в Платтсбург.

Чудесный большой дом и еще больше детей, чем у нас. Джастин внес в его планировку изящное, но дорогое решение: они с Элеонорой занимали не одну только спальню, но весь верхний этаж в одном из крыльев – апартаменты, в которые входила гостиная (отдельная, помимо салона и малой гостиной внизу), огромная спальня с буфетом и винным погребком и большая ванная комната. Последняя делилась на ванную, душ и два туалета, а в одном из них находилось устройство, о котором я только слыхала, но до сих пор не видела, – биде.