— Неа, не буду. Он мне квартиру оплачивает, деньжат, говорю же, подкидывает, да и работа не пыльная.

— Да он подставил тебя с этой работой!

— А я скажу, что ничего не знаю, ничего не видел…

Начался футбол, и даже Сева, который до прихода Егора был в скверном расположении духа, расслабился — и от пива, и от разговоров. Он и сам не понял, когда его посетила эта блестящая мысль — в случае если к нему придут из полиции по поводу исчезновения Зои, он скажет, что просто отвез ее в деревню Черная. Поначалу он сказал это просто так, как бы шутя, а потом понял, что этой шуткой спас сам себя. И пусть теперь Захаров отдувается! Хотя если разобраться, то он этой версией спасет и своего хозяина.

Ближе к полуночи, когда друзья смешали в своих желудках пиво с водкой, Сева так разошелся и развеселился, что решил сам позвонить Захарову и намекнуть ему, что у него есть «золотой вариант». И что все теперь будет «тип-топ». Но телефоны хозяина были выключены. Не отвечал на звонки и Убейконь, которому пытался дозвониться Егор.

— В стрип-клуб, наверное, пошли, — предположил Сева. — А что им еще остается делать, чтобы не сойти с ума от страха?

— Да с них как с гуся вода, — отмахнулся Егор, залпом допивая свою водку.

Лорка, расположившись у ног Севы, лежала на ковре, положив свою красивую голову на лапы. Когда кто-нибудь из парней брал со стола колбасу или сыр, она поднимала голову и следила за рукой в ожидании, что и ей перепадет кусок. Лакомство она ловила мгновенно.

— Тебе бы в цирке работать, Лорка, — пьяно улыбаясь, говорил Сева. — Знаешь, Егор, я ведь и сам не ожидал, что кто-нибудь откликнется на мое объявление, что позвонят… Ее один пенсионер забрал, она бегала по детской площадке перед домом и скулила…

Он открыл глаза — темно. Поморгал, пока не понял, что разницы между закрытыми глазами и открытыми никакой. Холодная и страшная мысль змеей заползла в мозг: я ослеп.

Он вытянул впереди себя руки — пустота. Чувства возвращались медленно. Сначала он испытал ужас от того, что ослеп, потом понял, что его трясет от холода и что он лежит на чем-то очень холодном и мокром. Он пошевелился. Хотя бы руки-ноги двигаются, подумал он со слабым облегчением.

Он снова и снова силился пошире открыть глаза, и вот в какое-то мгновенье где-то высоко над собой он увидел голубое мутное пятно, которое стало разрастаться, прозрачные рваные слои раздвинулись, и показалась, на время, яркая голубоватая луна. И снова скрылась, как он уже понял, в подгоняемых ветром облаках.

Он лежал на сырой земле.

— Эй! — тихо позвал он. — Есть кто-нибудь живой?

Рядом с ним послышались какие-то странные шуршащие звуки, затем к нему кто-то приблизился, крепко пахнущий собакой или кошкой, и начал его обнюхивать. Появившаяся вновь луна осветила узкую морду, блеснули глаза, засеребрился желтоватый мех, и Петр Аркадьевич вскрикнул, увидев лисицу. Отпрянул, повалившись куда-то в сторону, руками принялся шарить вокруг себя, попал во что-то мокрое, должно быть, лужу, потому что сильно запахло сырой землей, и наконец сообразил, и его от этого открытия прошиб пот — он видит. Он не слепой. Просто было очень темно, оттого он решил, что ослеп.

Когда глаза привыкли к темноте, он разглядел рядом с собой лежащего человека в светлых трусах и ботинках. Человек был полным, лежал на животе, к спине же прилипли трава и ветки. Захаров протянул руку и потрогал человека. Кожа его была холодная, но не настолько, чтобы тело принять за труп.

Он сел, пытаясь вспомнить, кто он и где находится. Он знал только одно — он человек. Ни имени своего не помнил, ни того, что было вчера и раньше. Он замотал головой, замычал.

Человек в трусах тоже зашевелился, тяжело перевернулся на спину, и Захаров увидел большой плотный живот мужчины, волосатую грудь. Луна к тому времени уже светила в полную силу, освещая пространство вокруг. Поле, дорога, кусты.

Мужчина в трусах повернул голову и, увидев Захарова, прошептал: «Матерь Божья!»

— Вы кто? — заикаясь, спросил Петр Аркадьевич.

…Спустя полчаса они уже вспомнили все, и как их зовут, и как пили дома у Захарова, и как к ним пришел какой-то следователь.

— Марк, как мы здесь оказались?

— Если и ты, и я, мы оба помним приход следователя, значит, это было на самом деле. Не может быть одна галлюцинация на двоих. И раз после визита следователя мы с тобой находимся в чистом поле и в одних трусах, значит, это наше положение каким-то образом связано с его приходом.

— Марк, ты сам-то понимаешь, что говоришь?

— Ну тогда ты придумай что-нибудь другое, — пожал плечами, зябко ежась, Марк Убейконь. — Холодно — жуть.

— Может, где-нибудь здесь наши вещи?

Но вещей не было. Ни телефона, ни хотя бы штанов. Только ботинки на ногах.

Решили, раз есть дорога, значит, если по ней идти, то куда-нибудь она их приведет.

Долгое время молчали, ночную тишину нарушали лишь звуки, издаваемые насекомыми и птицами, кто-то стрекотал, ухал и даже кричал. Возможно, этот крик или странный лай издавала как раз та самая лисица, что так напугала Захарова.

— Воспаление легких обеспечено.

— А у меня простатит. Мне переохлаждаться нельзя.

— А кому можно-то?

Шли долго, то принимались говорить, строя предположения, как они могли оказаться на этой дороге, ночью, да еще и почти голые, то просто молчали, оглушенные биением своих встревоженных сердец.

— Петя, а тебе не кажется?.. — Марк остановился и посмотрел на друга. Жалкий, голый, в смешных трусах, он сейчас вызывал у него сочувствие, от прежних чувств, которые питали его и отравляли их дружбу, не осталось и следа.

— Что нас решили унизить? Ты же это хотел спросить, Марк? Здесь не надо быть умным, чтобы понять это. Я тебе больше скажу, смотри…

Они подошли к светящемуся в темноте голубому указателю.

— «Черная».

— Деревня Черная. И что?

— Марк, в этой деревне Зою убили, — прошептал, судорожно дергаясь телом от холода и нервов, Петр Аркадьевич.

Они встали, не зная, что им делать дальше.

— Надо идти, — у Марка зуб на зуб не попадал. — Другого варианта нет. Пойдем в эту деревню. Скажем, что на нас напали, оглушили… Кстати, у тебя что-нибудь болит? Ну голова там или еще чего?

— Нет, по голове не били. Но она все равно болит, и сухо во рту. И тошнит. И холодно. Хоть бы штаны оставили, уроды!

В деревню вошли с рассветом. Сиреневая дымка нависла над крышами домов, верхушками деревьев. Проснулись петухи. Но на улицах не было ни единого человека. Постучали в первый дом. Долго стучали, понимали, что люди еще спят. Какой-то мужчина вышел на крыльцо, увидел двух раздетых мужчин, перекрестился, потом, словно опомнившись, обматерил их и снова скрылся в доме.