Он отдохнул, поужинал и заперся в своей комнате, запретив кому бы то ни было беспокоить себя.

Затем он достал из чемодана шкатулку из кедрового дерева, которую ему дал Эбрамар, и открыл ее. В ней находились большой флакон с бесцветной жидкостью, банка с мазью, похожей на воск, но мягкой и жирной на ощупь, и два пузырька: один зеленый, другой пурпурный. Кроме того, там же лежала бумага с подробным указанием мудреца, как употреблять эти средства.

Перечитав внимательно несколько раз наставление, он нажал пружину и вошел в таинственное помещение. Там все было по-прежнему.

Супрамати зажег все лампы и свечи, приготовил белье, повязки и постель – одним словом, все, что могло ему понадобиться. Затем он открыл краны и наполнил ванну. Нарайяна, очевидно, умел заставить хорошо служить себе, так как вода оказалась теплой, хотя Супрамати не приказывал нагревать ее, чтобы не выдать тайны того, что собирался делать.

Смеясь в душе над утонченной прихотью своего предшественника, он подошел к стеклянному ящику и откинул закрывавшее его покрывало. Вид Лилианы нисколько не изменился. Но каким образом вынуть тело из герметически закрытого ящика, наполненного жидкостью, которая могла и повредить ему?

После зрелого размышления он вернулся в свою комнату, надел высокие непромокаемые сапоги и кожаные перчатки, а затем вооружился молотком и щипцами. Потом он сложил близ ящика белье и поставил полную корзину песка, найденную в гардеробной. Окончив эти приготовления, Супрамати ударом молотка разбил стенку ящика в ногах и жидкость с шумом разлилась по паркету. Оторвав затем крышку, он поднял Лилиану, совершенно потерявшую тяжесть обыкновенного тела, перенес в соседнюю комнату на диван, где уже раньше были положены им подушки и одеяло. Разрезав ножницами рубашку и отбросив щипцами лоскутья, Супрамати быстро опустил Лилиану в теплую ванну, поддерживая полотняной тесьмой ей голову и корпус, чтобы она не ушла в воду.

Теперь он увидел на боку молодой женщины рану, имевшую вид широкого и глубокого кровавого разреза, затянутого тонкой кожицей. Опытному взгляду врача было ясно, что подобная рана при обыкновенных условиях была безусловно смертельна.

Супрамати был человек и с нескрываемым восхищением смотрел на чудное молодое тело и идеальные формы, достойные резца скульптора.

– Решительно, Нарайяна был сибарит во всех отношениях, – думал Супрамати, выливая в ванну треть большого флакона.

Затем он сел с часами в руках, чтобы выждать четверть часа, как это было указано в инструкции Эбрамара.

Вода быстро приняла чудный голубой оттенок, и не прошло двух минут, как в неподвижном лице Лилианы начало проявляться легкое движение: задрожали ресницы, стал дергаться рот и нервная дрожь пробежала по всем членам. Затем рана приняла темно-багровый оттенок, открылась и из нее брызнула обильная струя материи, черной, как чернила.

Через четверть часа вода сделалась черной и стала издавать острый и удушливый запах. Супрамати выпустил ее, снова наполнил ванну и влил в нее вторую треть жидкости. Почти тотчас же из раны потекла алая кровь, и притом в таком изобилии, что при нормальных условиях смерть должна была последовать от истощения. Тем не менее в состоянии больной не произошло никакой неблагоприятной перемены; напротив, стало проявляться слабое и неправильное, но вполне заметное дыхание.

По истечении предписанного времени Супрамати выпустил окровавленную воду и влил в свежую остальное содержимое флакона. На этот раз вода не изменила вида и осталась бледно-голубой и прозрачной. Рана же приняла вид обыкновенной затягивающейся раны.

Тогда Супрамати перенес больную на диван, положив на рану кусок полотна с мазью и наложил повязку с искусством опытного врача. Тщательно вытерев тело и волосы, он завернул Лилиану в одеяло так, что она походила на мумию и не была в состоянии пошевельнуться, а потом перенес ее на кровать и влил ей в рот ложку красной жидкости одного из пузырьков.

Дрожь пробежала по телу молодой женщины. Затем из ее груди вырвался нечеловеческий крик, – и она открыла глаза. В этих больших, темных, бархатных глазах отразилось такое страдание, блеснула такая безмолвная жалоба, каких Супрамати никогда еще не видал в человеческом взгляде.

Он вздрогнул от жалости и сострадания. Да, Эбрамар прав: несчастная Лилиана должна была переносить адские муки. Впрочем, он не успел сказать и слова, как веки больной опустились, а она снова впала в неподвижность, но на этот раз неподвижность была вызвана глубоким и благодатным сном.

Супрамати опустил шторы на окнах и сообразно с инструкцией Эбрамара вылил в небольшой тазик содержимое зеленого флакона, благодаря чему комната наполнилась благоухающим ароматом. Но каково было его удивление, когда он увидел, что из таза спиралью поднимается густой зеленоватый пар, который тянулся к кровати и как бы всасывался телом спящей.

В течение нескольких минут смотрел он на это странное зрелище, а потом вернулся в свою комнату. Так как совершенная им работа заняла более трех часов и возбудила в нем аппетит, то он вымылся, поужинал и лег спать, очень довольный.

Супрамати решил провести в уединении три дня, то есть до пробуждения Лилианы, ограничиваясь только прогулками по саду, тем более что стояла чудная весенняя погода. Кроме того, это свободное время он хотел посвятить приведению в порядок различных дел, пришедших в некоторое расстройство вследствие его долгого пребывания в Индии.

Супрамати был уверен, что его никто не обеспокоит, так как он строго запретил говорить кому бы то ни было о своем приезде. Но на следующее же утро пришлось убедиться, что у его друзей была чудная полиция и что они чувствовали такую потребность и желание его видеть, что никаких препятствий для них не существовало.

И, действительно, гонимый кредиторами и лишенный всяких ресурсов виконт де Лормейль был в бешенстве от долгого отсутствия набоба. Он учредил за его домом самый строгий надзор, не доверяя людям Супрамати, которые могли скрыть приезд своего барина, если бы тот приказал им молчать; поэтому виконт заручился содействием привратника противоположного дома, а тот видел, как приехал миллионер, и немедленно же известил об этом де Лормейля.

Виконт почувствовал себя возрожденным. На следующий же день он с таким апломбом явился в дом Супрамати, что швейцар и слуги остолбенели, а он ворвался.

Узнав, что принц в саду, виконт немедленно же отправился туда. Дипломатично, не замечая нескрываемого неудовольствия Супрамати и не давая ему времени сказать ни слова, он горячо сжал его в объятиях, осыпая дружескими упреками за тайный отъезд, долгое отсутствие и умолчание о своем приезде.

В ярких красках виконт описал общее горе, вызванное его исчезновением, и отчаяние Пьеретты, покушавшейся даже на самоубийство. Затем он объявил, что если «друг» его – не самый неблагодарный и скупой из всех настоящих, бывших и будущих набобов, то должен вознаградить своих друзей за их преданность и задать в их честь великолепный и достойный его пир.

Неудовольствие, которое в первую минуту почувствовал Супрамати при таком бесцеремонном вторжении, скоро сменилось неудержимым желанием смеяться. Он не мог ответить ни слова – таково было красноречие визита; но он понимал, как нуждался в нем разоривший забулдыга, и это очень забавляло его.