Затем были продемонстрированы рисунки Фрола. Дхар смущенно смотрел в сторону, но рисунки, по общему мнению, были хороши. В основном, дхар рисовал портреты и небольшие пейзажные зарисовки. Мик вежливо молчал, но по его виду становилось ясно, что «сюра» в данном случае ему явно не хватает.

– А вот еще, – Лида достала последний лист. – Это Фрол вчера нарисовал…

– А вот это – сюр! – первым подал голос Плотников. – Ну, Фрол Афанасьевич, вы прямо Дали!

Келюс ничего не сказал, хотя увиденное не оставило его равнодушным. С рисунка глядело жуткое чудище, отдаленно напоминающее первобытного человека, но огромное, заросшее шерстью, с раскинутыми мохнатыми лапами. Глаза чудища горели, страшная клыкастая пасть щерилась.

– Однако, – односложно оценил барон. – Лихо вы это, Фрол!..

Кора все это время молча смотрела на Келюса. Тот незаметно кивнул; оба сразу сообразили, что имел в виду дхар.

– Это наш, как его… Ну, родовой знак, – начал пояснять Фрол, обращаясь главным образом к барону и Мику. – Ну, как его, тотем, елы… Мне дед рассказывал…

Мик, похоже, что-то понял и поглядел на дхара уважительно, даже с оттенком боязни. Только Лида и барон так и не взяли в толк, что дхар попросту нарисовал автопортрет.

– Круто, воин Фроат, – резюмировал Келюс. – Это можно сразу на выставку.

– Я ему говорила, – загорячилась Лида, кивая на молчавшего дхара. – Можно договориться, хотя бы у нас, на Малой Грузинской. И вообще, Фролу нужно учиться.

– Вот, елы! – не выдержал дхар, слышавший это явно не впервые. – Хватит уже, выучился! Один техникум, в карету его! Снится даже… Я, Лид, просто вижу – и рисую. И чего тут особенного?

– Акын, – прокомментировал Лунин. – Вообще-то говоря, загнать бы твои шедевры, воин Фроат, не мешало. Не при дамах будь сказано, наши депансы…

– Да я что? – пожал плечами Фрол. – Только кто их купит, елы? Сейчас таких картин в Столице хоть…

Он не договорил и смущенно покосился на Лиду.

– Я могу попытаться, – влез вездесущий Мик. – Есть на примете чувак… Вы не возражаете, Фрол Афанасьевич?

– Михаил! – возмутился Корф. – Помилуй, заниматься гешефтами? Да я лучше часы продам! Они все-таки серебряные, «Бурэ»…

– Ну, дядя Майкл! – вытаращил глаза правнук. – От тебя ли слышу? Ты будто не из Канады, а из Тургенева!

Барон, сообразив, что увлекся, смолк. Рисунки было решено отдать Мику, тем более, что ни Лида, ни Фрол и не думали возражать. Деньги, включая скромные сбережения покойного Лунина-деда, были на исходе, а на стипендию Мика, равно как и на мифические канадские доходы Корфа всерьез рассчитывать не приходилось. Мик пообещал устроить это дело как можно быстрее, заодно намекнув, что исследование таинственного значка с усатым профилем успешно приближается к финалу. Подробностей он по-прежнему не сообщил.

Говоруха позвонил на следующий же день. Мик был в институте, и барон направился в библиотеку сам.

Давний знакомый Корфа действительно вполне сносно помнил латынь. Впрочем, особых трудов рукопись не доставила: переписчик оставил многословные заглавия каждого раздела, а заодно и многочисленные глоссы – комментарии на полях. Нужное место Говоруха отыскал почти сразу, тем более, что оно было единственным, где упоминалось о воскрешении. Впрочем, старик сразу же разочаровал Корфа, пояснив, что собственно об оживлении мертвых речь там не шла.

– Понимаешь, Миша, – увлеченно частил Говоруха, сам весьма заинтересовавшийся далекой от его пенсионной жизни проблемой, – у католиков, судя по всему, вопрос о воскрешении мертвых, как бы это точнее сказать… ну, особо не муссируется. То есть, они, само собой, верят в конечное Воскресение: христиане все-таки. Но что касаемо воскресить в данном, так сказать, конкретном случае…

– Ага, – сообразил Корф, – что-то помню… Ведь даже Спаситель – и тот воскресил одного Лазаря!..

– Ну, не одного, – поправил Говоруха. – Еще минимум двоих, но, в общем, ты понял. В Житиях случаи воскрешения особо не акцентируются. А вот у святого Иринея этот вопрос вообще ставится иначе. Ты, наверно, помнишь, Миша, что Ириней был великим борцом с бесами…

– Конечно, помню, Славик, – улыбнулся полковник. – Регулярно перечитывал Иринея… Особенно перед атакой.

– Да, извини, – в свою очередь улыбнулся старик. – Ты прав. Да и в России Иринея не особо знали. Короче, боролся он с бесами, а они, в свою очередь, стремились его искусить. Вернее сказать, тщились – и не могли, само собой. Но пару раз они были близки к успеху, и этот случай как раз из таких.

Говоруха замолчал, неторопливо перелистывая тяжелые пожелтевшие страницы.

– Вот этот раздел, Миша. Тут Ириней еще сравнительно молод, хотя и достаточно известен. Итак, в одном городе жил некий всеми уважаемый муж. Нищих оделял, на церковь Божию жертвовал, – всем хорош был, но, увы, увлекся чернокнижием. И уловил его тот, кого поминать не станем, в свои сети. И когда сей муж умер, то не успокоился, а стал, как здесь сказано, не жив и не мертв: страх для ближних и укор для благочестивых. Упырем стал, одним словом…

Барон вздрогнул, вспомнив Кору.

– Вызвали Иринея, – продолжал Говоруха, не заметив реакции Корфа. – Тот, не имея еще должного опыта, а попросту, не зная, что подобные случаи лечатся только осиновым колом… Это я уже от себя, Миша…

Корф опять вздрогнул и даже как-то поежился.

– …Решил попытаться. Молился, изгонял беса – и без всякого результата. А тут Нечистый и явись… Не в собственном, натуральном, обличье, а под видом некоего ученика Иринеева. И предложил средство…

Корф стал слушать очень внимательно, хотя какой-то непонятный страх начал подкатывать к горлу.

– Это было заклинание. Ученик, то есть не ученик, а тот, кто себя за него выдавал, посулил, что, произнеся заклинание, Ириней сможет отпустить заклятую душу. То есть, как видишь, не воскресить, – это вещь вообще невозможная, – а именно спасти душу, разорвать цепи, так сказать. Попросту

– подарить нормальную смерть, без осинового кола…

– Я понял, – прервал его Корф неожиданно хриплым голосом.

Старик, внимательно поглядев на него, покачал головой и вновь заглянул в книгу.

– Ириней усомнился. Всю ночь он молился, а под утро, как и следовало ожидать, было ему видение. Явился ангел и возвестил, что заклинание это – ловушка. Тот, кто его произнесет, действительно снимает заклятие с жертвы, но одновременно сам становится заклятым – то есть берет проклятие на себя. Ну, Ириней и шуганул этого лжеученика, а богача-чернокнижника, – тут не сказано, но подразумевается, – излечил осиной. Бесы в очередной раз осрамились, вот и сказке конец. Все…

– Значит, – неуверенно поинтересовался Корф, – прочитай Ириней это заклинание, то сам бы стал вампиром?

– Всенепременно. Во всяком случае, так пишет этот Гийом де Ту. Типичная жутковатая католическая байка, так Мише Плотникову и передай. И мой ему совет: пусть поменьше таким чтивом балуется.