– Бабка сказала, пока все не продам – не возвращаться, – подмигнул он заговорщически, и я спрятал деньги обратно.

Первое село пролетел, оставшись в памяти гусей бесстрашным пылевым столбом, рычащим столь грозно, что даже собаки стеснялись своего голоса и без особого энтузиазма пытались укусить за колесо. Сорок пять домов, высоких и низких, с запущенными садами за покосившимися оградами и безо всякой зелени на бетонированных подъездах – люди жили по-разному. Только дорога была одна на всех – норовистая и ухабистая, с настолько глубокой колеей, что проще оказалось нестись по самой ее границе, рискуя провалиться в глубину накатанной полосы.

Пролетев развилку с колодцем, вышел-таки на добротную грунтовку и с удовольствием вывернул ручку скорости, соревнуясь с речным бликом на бегущем вдоль дороги ручейке – извилистом и затейливом. Потянулись пшеничные поля по левую руку – от дороги и до горизонта, настолько огромные, что красно-белые громады комбайнов, окрашивающие золотое полотно бежевыми линиями, смотрелись игрушками в мягком ворсе ковра.

Ветер доносил звуки тяговитых дизелей, шелест механизмов, деловитые сигналы тракторов, подъезжающих за новой порцией зерна, а потом устал и на повороте лихо сбил фуражку, швырнул куда-то назад и влево. Стоило отвлечься и проводить ее взглядом, как дорога взбрыкнула колдобиной, дернулся руль – и тут же привычная тряска сменилась мгновением падения, схватившего сердце недобрым предчувствием. Удар о хилое деревце перевернул мир с ног на голову, на фоне небесной синевы грациозно проплыл прицеп, намереваясь подгрести меня под себя. Земля ударила в плечо, руки вцепились в сухую глину обветренного холма, стараясь замедлить движение. Сталь и дерево рамы с грохотом шваркнулись полуметром ниже по склону, проскрипели, ругая невнимательного водителя, и остановились.

Остановилось и время – вернее, оно было, но осталось где-то на дороге. А тут, на нагретой солнцем земле, можно было лежать сколь угодно долго. Потому что левую ногу, стоило только пошевелиться, схватывало болью прямо на месте старого перелома – совсем немного, но почему-то от этого сделалось куда страшнее, чем от летящей над головой телеги. Однако каждый знает – если пару минут не двигаться, то все непременно пройдет. А если не проходит, то надо подождать еще совсем чуть-чуть.

Рыкнул двигатель где-то наверху, испугав своим голосом верхушки трав, и тут же устало выдохнул, останавливаясь. Где-то там, на границе земли и неба, показалось мужское лицо. Тут же зашуршала земля под сандалиями, спускаясь ко мне ленивой осыпью, а еще мгновением позже меня мягко прижали к земле, не давая подняться.

– Не делай резких движений, – аккуратно сняли с головы солнечные очки и напряженно осмотрели лицо.

«Эх, добегался, – пришло запоздалое раскаяние. – Толку мне от этих фиолетовых? Сколько лет уже прошло. Тем более, что ее там не было… А я, выходит, команду подвел».

– Только папе не говорите, – вырвалось тоскливое.

– Папе? Папе не скажем, не переживай. – Почему-то в голосе послышалась тревога. – Не болит ничего? Спину чувствуешь? Ноги? Ну-ка пошевели пальцами. Отлично. Теперь руки подними. Да что ты в меня ими тыкаешь, ты покрути в стороны!

– А вы не будете меня арестовывать? – пробилось удивление, от которого даже боль в ноге притихла.

– Надо бы доложить куда следует, – вздохнул мужчина и вытер лоб от пота. – Но ты вроде трезвый. А тут часто падают. Поворот плохой и знака нет. Хорошо, я тебя заметил… Не переживай, сейчас вытяну твой мотоблок.

Добрый человек, оказавшийся Геннадием, трактористом и владельцем трактора, споро зацепил тросом раму и вытянул слегка побитый, но вполне целый с виду агрегат со дна кювета.

Только заводиться мое средство передвижения отказалось напрочь. Как ни грозили ему отверткой и гаечным ключом, как ни ласкали промасленной тряпкой – все оказалось тщетно. Он был мертв, и ничто на сельской дороге не смогло бы вновь пробудить в нем жизнь.

– Продай мне? Движок, конечно, убит, но за раму, тележку и колеса хорошо заплачу.

До города оставалось еще очень немало, болела нога, вечер грозился передать ключи от неба ночи, а соревнования начинались уже следующим утром. И горе тем, кто опоздает.

– Мне бы в город, – сжав купюры, предложенные за останки мотоблока, я вновь протянул их обратно.

– У меня график, – отрицательно покачал он головой. – С тобой много времени потратил.

– Я много заплачу! – отыскал другие купюры в кармане.

– Там, – махнул он на поле, – люди ждут. А вон там, – указал на темную линию горизонта чуть в стороне от направления, где должен был быть город, – гроза. Может, даже с градом. Сегодня надо все завершить. Мне никак нельзя подвести.

– Мне – тоже… Там завтра танцы.

– А у меня тут – жизнь, – выдохнул он и чуть мягче продолжил: – Возвращайся на станцию. Автобусы не ходят, но попутную машину рано или поздно поймаешь. Я позвоню твоим родителям, они встретят. А лучше оставайся у нас до утра.

– Спасибо, но в город обязательно нужно сегодня.

– Тебе виднее, – подошел он к уже своему мотоблоку и одним движением скинул его обратно в кювет. – После работы займусь. Бывай! – заскочил Геннадий в кабину трактора и отправился обратно к своим.

И мне пора. Неловко перенес вес на травмированную ногу и досадливо скривился. Все же надо звонить, как бы ни хотелось справиться самому. Беда в том, что сотовый телефон остался там же, где документы. Спохватившись, окликнул Геннадия. Но, как я ни кричал ему в спину, за ревом двигателя тот так и не услышал. А на мое махание руками только помахал мне в ответ, прощаясь. Хотел было догнать, только левой ноге эта мысль не сильно понравилась. Да и фуражку с такой болью не найти.

Значит, остается идти вперед, к Заречному. Потому что возвращаться назад дольше, скучнее, а еще там гуси.

Отыскал на обочине подходящую по высоте палку и осторожно пошел вперед.

Вскоре проторенная дорога свернула к деревеньке, вросшей тремя улицами кирпичных домиков в солидный холм над речной гладью. Судя по внешнему виду и основательности, а также парочке тонких проводов на деревянных Т-образных столбах, телефон там точно есть. И я даже знаю у кого – музыка лилась от тенистой беседки рядом с местом, где нить ручья вплеталась в неширокую реку.

Громкая до хрипоты мелодия сотового телефона пела про давно прошедший июль, жаркий и полный тополиного пуха. От той жары остались только утренние часы, к вечеру же природа напоминала о сентябре и близкой зиме. Впрочем, это не мешало ребятам плескаться чуть выше по течению, а затем чуть ли не синими, но счастливыми, обтираться полотенцем и с дрожащими от бодрости руками на ходу надевать одежду, чтобы первыми занять место у небольшого костерка, дымящего возле беседки со стороны берега. Правда, претендовать им приходилось только на стоячие места – свободного пространства на двух бревнах, служивших лавочками, не было. Четверо довольно вольготно занимали одно из бревнышек, что выдавало в них банду, а если присмотреться к чертам лиц – то и родственников. На противоположном же теснилось семеро, стойко сопротивлявшихся претендентам на восьмую позицию – особенно упирались те, что с краю. Всего я насчитал шестнадцать человек, из которых большая часть были ровесниками Федора или помладше и только двое казались старше меня. Телефон принадлежал самому рослому, лет шестнадцати – из числа четырех родичей. Во всяком случае, лежал он рядом с ним.