Если б дядька предложил бы ему совместный проект на основе своих послевоенных аспирантских попыток манипуляции таинственного пространства с включением влияние тонких слоев на образ в сетчатке глаза и в сознании человека, то он откликнулся бы и пахал бы день и ночь, как подорванный… Но дядька призвал написать один-два параграф скучного обзора вторжения графо-методов компьютерной визуализации и пространственного перевоплощения проектируемых объектов в учебный курс начертательной геометрии, к тому же очень быстро, чтобы успеть с изданием книги и выйти вовремя на вторую защиту…

Своих идей в науке и технологиях было до черта, времени и на «свое» не хватало, а тут лишнее, избыточное… Отказался вежливо Александр, о чем всегда жалел только по одной причине: а вдруг в процессе работы по вечерам в пустой лаборатории проговорился бы дядька о своем мистическом аспирантском опыте, о чем он сам практически позабыл, с тайнами рисунков «лунного амбара» маслом на пыльном чердаке и «лунного амбара» карандашом на внутренней стороне облатки книги «Старый дуб» их предка П.П. Филимонова. Вдруг у его племянника снова в жизни случился мистический идейный толчок для воплощения новых идей не только в слове, но и в художественных образах рисунков. Ведь неплохой программист Александр догадывался, что аспирантский опыт вторжения его дядюшки в тонкие слои при воплощении мистических рисунков с кодом исторической тайны стоят гораздо больше освоения многих формальных методов и навыков компьютерного программирования на всех возможных языках.

Если художникам Игорю Горохову, Володе Никону, да и фотомастеру Жагину необходимо было временно отрубиться, уйти в многодневный алкогольный запой, то дядьке-фронтовику перед его дипломом и аспирантурой в послевоенное время, после фронта никуда и никогда не надо было вырубаться. Хлебнул тот порохового лиха и опасных мытарств в инженерных войсках за все 1418 дней Отечественной войны, от начала до конца. Или так Проведению было угодно, что Александр ознакомился с потаенными, укрытыми от чужого глаза, аспирантскими художественными экспериментами дядьки уже после его успешной защиты докторской диссертации, будучи уже давно многолетним профессором. После его скоропостижной смерти через после защиты. Были у Александра Васильевича новые обширные научные и прочие жизненные планы, явно не достиг он своего потолка, не уперся в него… Но человек предполагает, а Господь располагает… Нет дядьки Александра Васильевич, а племянник его с еще большими жизненными планами есть…

Если дядюшка в школьном возрасте нарисовал портрет музееведа Н.И. Власьева, а потом аспирантом перерисовал его, поставив портрет в середку между карандашными портретами П.П. Филимоновым и Б.И. Пильняка, то у племянника всё было ещё целеустремленней. Где-то в конце 1950-х, начале 1960-х, Александр обнаружил нечто потрясающе интересное в чулане родного дома на Коммунистической улице. Это был исторический труд Н.И. Власьева «Можайск в его прошлом» в серой книженции, которую краевед подарил бабушке Анастасии Николаевне и ее рисовальщику-сыну, заинтересовавшись судьбой поэта П.П. Филимонова. В допотопном «доисторическом» сундучке, принадлежащему прапрадеду-поэту, было несколько дореволюционных книг, включая польские с историческими картами, и множество потрепанных летописных страниц из тома «Ипатьевской летописи» без корешка, по всей вероятности, одного из первых изданий ПСРЛ под редакцией А.А. Шахматова.

Из книги первого Можайского краеведа Н.И. Власьева в крепкой памяти подростка-поэта отложилось его слова, что «строителями Можайска были голяди, тот неизвестный загадочный народ русской истории, который нашими историко-географами относился то к финскому, то к литовскому и который был, очевидно, ни кем иным, как «гелонами» Герадота… Этим объясняется, пожалуй, гадательное происхождение на языческой Руси одного из гадательных фетишей русских – местной иконы Николая, вывезенной, видимо, голядями или сделанной ими самими». После ареста-расстрела краеведа-мзееведа книга его была изъята из библиотек, а при возвращении ее после реабилитации Власьева в круг источников принятие гипотезы о создании именно голядями православной святыни впоследствии было осложнено отсутствием каких-либо сведений о других примерах почитания в древней Руси языческих изображений в качестве почитаемых в русском народе, в Николином граде христианской реликвии Николы Можайского.

Единственность и неповторимость в воплощении святыни после строк дарителя книги Власьева бабушке и дяде дала толчок мысли и стихов Александру раньше многих, точнее, раньше всех в его детстве. И пошло-поехало с толчка музееведа у футболиста-стихотворца Александра в историческом стихотворном исследовании предтечи Можайска града Голяда и статуи Николы Можайского в святительских одеяниях и голядскими атрибутами (мечом и градом вместо евангелия) на многие последующие годы…

Ища исторический Ключ Соляного Амбара при почтении последнего романа земляка Александр заметил, как Пильняк растворил образ Власьева в нескольких второстепенных персонажах, не сделав его предельно выпуклым и значимым, как в «Красном дереве», заставив музееведа-атеиста пьянствовать с Голым Человеком (по тексту повести с Христом, а по сути, с деревянной статуей с языческими корнями Николы Можайского).

Удивился и огорчился Александр, что его земляк Пильняк, которому посвятили изумительные стихи сосед по даче Пастернак и возлюбленная Ахматова и, возможно, Есенин, ни слова не упомянул в «Соляном амбаре» ни о святыне, ни о знаковой Бородинской 100-летней годовщине (1812–1912 года). Нашлось место и черносотенцам-хоругвеносцам, и публичным домам, и даже великой битве в мифическом Камынске, эквивалентном здесь Можайску, с его снежной крепостью «Порт-Артура» для городских и чертановских мальчишек. Только образ музееведа Власьева из «Темного дерева», подносящего лекарственные рюмки деревянному Голому Человеку для его лечения и высвобождения были гораздо ближе сцен «русско-японской» битвы городских и чертановских оглоедов в 4-й главе «Соляного амбара» с сакраментальным названием: «Война, естественное мужское состояние», как определил генерал Федотов. Это тот самый генерал смерти, застрелившийся после своих приказов – смирно! – и напомнивший «самоубившегося» в другой жизни преподавателя начерталки и дядюшкиного аспиранта Исая Петровича…

Александр, правда, заметил, что во время пребывания Пильняка в Можайске до десятилетнего возраста, да и позже при обучении в гимназиях и училище Богородска, Нижнего Новгорода, да и в его студенческие годы, житье в Коломне, – об историческом прошлом Можайска ничего не было известно Борису Андреевичу до появлении труда историка-музееведа Власьева в 1925-м. Так что и для Пильняка при создании «Соляного амбара», да и для Власьева при его создании своего труда «Можайск в его прошлом» была неразрешимой тайна явления Голяда-Можая-Можайска и его святыни Николы Можайского.

«Есть неразгаданная тайна в твоём явлении Руси, но суть твоя сакраментальна как выдох «Господи, спаси!». Какие могут быть укоры Судьбе, коль истина верна: с Можайском «Русский Бог» Никола во все лихие времена! Тебе дано вновь возродиться, Любовь Николину стяжать… К тебе душа летит молиться и русским духом здесь дышать!»

Александр, написавший эти строки о многовековой тайне древнейшего города, тайне чудотворной святыни, магните для паломников, высветил отгадку тайн в своих исторических трудах – книгах