Внезапно по всему облаку пробежал световой разряд; все эти перья словно устремились к одной и той же точке пространства – и сложились вокруг этой точки в огромную белую птицу, с распахнутыми крыльями, гордо выгнутой шеей и головой, откинутой назад то ли в экстазе, то ли в ужасе, то ли в ярости, то ли в горе…

А потом она взорвалась. Рассыпалась на мириады искрящихся перьев, и все эти искры полились на шторы, на книги, на деревянную мебель, поджигая их, пока наконец…

Пожар начался так (4).

Вулкан открыл свои зеленые глаза и заглянул через пространство гостиной, через эту вселенную внутрь себя.

Горизонт вселенной рассказывал историю.

Вулкан сошел с последней таблички, чтобы прочесть эту историю, и, пока он читал, изумление в его глазах постепенно сменялось скорбью. Он читал, утирая огненные слезы, чтобы снова увидеть свою госпожу, чтобы понять, чем же все закончится.

Но чем он дольше читал, тем гнев его набирал все большую силу.

– Все случилось совсем не так, – сказал он. – Всего было гораздо больше, чем здесь рассказано!

От собственного гнева вулкан рос и становился сильнее, как всегда и бывает с вулканами. Луга и долины вдоль его склонов дрожали и распадались на куски, отступая перед ним, а он становился все больше и больше, выше и выше, и гнев все сильней раскочегаривал его бушующую топку.

– Ты соврала обо мне! – закричал он. – Ты отрицаешь правду!

Очень скоро он вырос таким огромным, что заполнил собою весь мир, заключенный в этой гостиной, народы спасались от него бегством, города, леса, равнины и океаны – все исчезало в проломах земли.

– Я этого так не оставлю! – ревел он, размахивая в ярости кулаками. – Я этого не потерплю!

И наконец он извергся, посылая огонь и пепел, и в этом безудержном катаклизме сгорела вся вселенная целиком.

Пожар начался так (5).

Дом спал в тишине. Ничто не двигалось, даже в спальне Джорджа и Кумико, где они лежали бок о бок под одеялами, перекрученными вокруг них, точно земная твердь после землетрясения.

В этой застывшей тишине входная дверь внизу медленно отворилась, и в дом неслышно кто-то вошел. И так же неслышно затворил за собою дверь.

Рэйчел прокралась в гостиную, сжимая в пальцах ключ, который Джордж вложил ей однажды в руку, хотя сам же о том забыл. Она стояла, вжав голову в плечи, и пыталась разглядеть таблички.

В последнее время ей было слишком не по себе. Казалось, целые пласты времени исчезали куда-то из ее дней, и она никак не могла вспомнить, куда она это время потратила; в те же часы, когда она четко понимала, что происходит вокруг, ее обуревал и изматывал целый клубок чувств. Она всегда знала, кто она, это было ее сильнейшим оружием, но однажды, после того как у них все закончилось с Джорджем, она проснулась – и больше не знала. Справиться с этим, жить с этим становилось все сложней, и избавления не предвиделось, как если бы на нее вдруг навьючили непосильную ношу, замедлявшую ее ход, а вся остальная жизнь проносилась мимо и оставляла ее далеко позади.

«Возможно, – думала она, поглаживая перья на едва различимых табличках, – возможно, я схожу с ума».

Какого черта, например, ей так приспичило увидеться с Кумико? Она ведь даже не помнила, откуда взяла ее адрес, хотя наверняка сама же Кумико дала его на той вечеринке. Но когда пришла, они с Кумико даже не поругались. Рэйчел спокойно – просто на удивление спокойно – рассказала Кумико о том, что переспала с Джорджем, что он сам вызвал ее и настоял на этом и что она выполнила его просьбу немедленно, желая этого и не думая о чувствах Кумико.

Кумико восприняла это без какой-либо внешней злости, разве что с легким нетерпением, как будто уже давно ждала этой новости, но та все запаздывала.

А потом Кумико открыла рот для ответа, и следующее, что Рэйчел могла вспомнить, – она уже стоит на тротуаре у подъезда и шарит в сумочке в поисках ключей. Что действительно очень досадно, поскольку ей до зарезу хотелось знать, что же Кумико ответила ей на все это, пусть даже сама Рэйчел и не помнила, что же именно заставило ее притащиться к Кумико домой.

А потом она подняла голову и увидела Джорджа в автомобиле.

О, какой стыд захлестнул ее. Непереносимый стыд. От которого ей стало так больно, что пришлось прореветь в своей машине еще добрых минут двадцать, прежде чем она смогла завести мотор.

Что также казалось очень нелепым. Столь абстрактная вещь, как стыд, никогда раньше особенно ей не мешала. Почему же он душил ее именно теперь и с такой силой, особенно если учесть, что Джордж сам все…

Нет, нет. Она же не сходит с ума.

Увы! Конечно же это еще одно доказательство ее сумасшествия.

И вот теперь она прокралась к Джорджу в гостиную – действие, столь же логично оправданное, сколь и бессмысленное, и, стоит признать, именно от подобной двойственности она страдала в последнее время все чаще. Как и от бесконечных снов, что ей снились, безумных снов, в которых с нею занимались любовью целые страны, она перелетала с места на место над какими-то невозможными пейзажами, ее сердце пронзали стрелами, господи Иисусе. И что самое жуткое – она невероятно от всего этого устала. Ей больше нечего дать, не говоря уже о том, что и раньше было совсем немного.

Она стоит в доме Джорджа, и гнев распаляет ее. Гнев за все, что случилось. За все, что перестало быть ей близким и пригодным для жизни. А также за то, что она не могла даже вспомнить, как сюда забралась. И зачем.

Ее глаза вспыхивают зеленым. Судорожным движением она хватает со столика коробку спичек.

И зажигает одну.

Пожар начался так. Или сяк. Или эдак…

Но он разгорелся.

* * *

Аманда глянула в зеркало заднего вида. Джей-Пи посапывал в детском автокресле, даже не проснувшись после того, как она вытащила его из кровати вместе с одеялом.

Лишь благодаря Джею-Пи все происходящее еще казалось реальным. Его настоящесть присниться никак не могла: исходивший от него запах молока и бисквитов, его вихор на макушке и – легкий укол стыда заставил ее нахмуриться – полоска клюквенного сока над его верхней губой, которую ей конечно же следовало отмыть, прежде чем укладывать его спать.

Снова сосредоточившись на дороге, она срезала угол так быстро, как только могла. Нет, если Джей-Пи здесь, то здесь и она сама. Хотя ничего больше ей не казалось реальным. Рэйчел (Рэйчел!!!) позвонила среди ночи, вынесла ей весь мозг своим визгом ужаса и тревоги, и в довершение – что осмыслить труднее всего и к чему еще предстоит вернуться в самом ближайшем будущем – оказалось, все это она проделывает из дома Джорджа.

Не сходится. Ни черта. Какого черта Рэйчел припарковалась у дома Джорджа? И почему именно она заметила пожар?