Рано поутру, 27 сентября, в сопровождении казака Комарова и Сарымсака, я переехал в долину ручья Улан-усу и направился к горам, видневшимся на востоке. Пересекши первый отрог и пройдя около пяти километров, мы подошли к подножию гряды меридионального направления. Тут к югу открывалась долина, по которой пробегал извилистый ключ Кичи-Улан-усу, суженная в устье и расширяющаяся до 250 сажен (533 м) в полутора километрах выше. Глинистая почва этой долины испещрена была выцветами соли и местами довольно густо поросла осокой и камышом. Окаймляющие ее горы имели мягкие склоны, особенно западный, который кое-где представлял хорошие пастбищные места.

Травянистая растительность долины была вообще довольно богата и, несмотря на позднее время, казалась еще достаточно свежей; только вдоль подножий щебневых осыпей она успела уже пожелтеть и поблекнуть, обнажив при этом плешины спекшейся глины. Выше циркообразного расширения долины скалистый массив разделил ее на два рукава, из коих левый был короток и обставлен отвесными скалами, а правый сохранял как общее направление долины, так и свойственный ей характер. Относительная высота заключающих ее гор становилась, однако, все меньшей и меньшей, рельеф их постепенно терял свою выразительность, и при дальнейшем движении казалось уже, что горы исчезли и дорога пролегает среди невысокого ряда холмов.

Здесь растительность прекратилась; попадались в распадках холмов только отдельные экземпляры Brachanthemum fruticulosum DC., Cotyledon thyrsiflora Maxim., Zizyphora clinopodioides var. media Benth. и Allium sp.? Вместе с тем появились здесь и памятники былого, относимые Сарымсаком к джунгарскому времени. Это были могильные насыпи в виде квадратов, сложенных из обросших уже лишаями камней (кэрэксуры); их было несколько десятков, и некоторые из них отличались особой величиной. Тут же попадались и прислоненные к скалам полукруглые, выложенные из камня, ограды, в один метр высотой, – современные постройки, приют зимующих здесь со своими стадами баранов таранчей и киргизов.

Несколько далее долину, имевшую дотоле меридиональное направление, преградила гряда, отклонившая ее на восток. Опять появились скалистые горы, но характер их тут изменился. Вместо скал какой-то плотной породы (фельзит?), появились метаморфические сланцы – глинистый и кремнистый. Местами сланцы эти распадались на весьма тонкие пластинки, которые, в свою очередь, при малейшем усилии, рассыпались в порошок. Долина постепенно сузилась, и дно ее, будучи по краям красиво убрано кустарниковой и травянистой растительностью, точно нарочно выровненное и покрытое дресвой, казалось искусственно созданным шоссе, живописно извивавшимся среди скал. Тогда как северный ее бок представлял сплошную скалистую стену, на юге зачастую гряда прерывалась, и тогда взору представлялись мягкого очертания холмики, густо поросшие кипцом, с извивающимися между ними дорожками-водостоками, усыпанными желтоватым щебнем. Это и был, как мы ниже увидим, гребень значительно здесь понизившегося осевого Тянь-Шаня.

Не проехали мы и трех километров от последнего поворота долины, как опять появились отделявшиеся от нее в стороны рукава. Одновременно горы понизились, а долина покрылась густо росшей травой, доходившей местами нам до колен. Тут, наконец, мы увидали архаров, но, к сожалению, они заметили нас также и скрылись раньше, чем мы успели спешиться и подойти к ним на прямой выстрел. Но я и не подумал о их преследовании! Все, до сих пор виденное, поразило меня в такой мере своей неожиданностью, что на изучении местности я сосредоточил теперь все свое внимание.

При виде расстилавшихся к югу низких холмов являлся невольный вопрос: куда же, наконец, делся сопровождавший нас до сих пор могучий Богдо-олинский хребет (Эдэмэк-даба), еще к западу от Му-лэй-хэ сверкавший своими бесчисленными снеговыми вершинами? Его здесь не оказывалось; разъяснения же Сарымсака еще более смущали и волновали мой ум. По его словам, дорога, по которой мы теперь ехали, в калмыцкие (джунгарские) времена была большой арбяной дорогой, соединявшей Нань-лу и Бэй-лу. Действительно, присмотревшись, я ясно стал различать на ней следы старых колей. Влекомый интересом дальнейших открытий, я ехал все дальше и дальше, пока не достиг, наконец, точки, откуда ясно намечался спуск вниз, к дороге, соединяющей Хами и Турфан. И тут к югу хребта не было видно, и тогда как к северу возвышались отдельными массивами скалистые группы (гольцы), здесь невысокими грядами тянулись только холмы.

Чтобы рассмотреть общую картину всей окрестной горной страны, я решился подняться на одну из скалистых вершин, значительно поднимавшуюся над дном долины; подъем был нелегок, местами камень обледенел, и нога с трудом удерживалась на скользкой поверхности; но когда, наконец, я достиг своей цели, то открывшаяся взору картина вполне вознаградила за труд. Все пространство, километров на сорок к востоку, было как на ладони и производило эффект панорамы. Понижение местности в эту сторону оказалось весьма значительным и оценивалось на глаз, примерно, в 4000 футов (1220 м); северные и южные склоны этого понижения образовывали как бы бока воронки, центр которой приходился на расстоянии 25 км впереди против меня, причем северное заложение отлогости было раза в четыре длиннее южного.

По всей покатости ползли небольшие грядки восточного простирания с малым уклоном западного конца к северу. Не в значительном расстоянии от наиболее низкой точки котловины, закрывая горизонт на восток и северо-восток, поднимался кряж скалистых утесов, казавшийся мрачным исполином в сравнении с ничтожными горками, пересекавшими котловину. От этого горного массива тянулись и исчезали в туманной дали две гряды гор: одна восточного простирания, с блиставшими на ее вершинах белыми пятнами снега, – это Карлык-таг хаминцев; другая менее высокая, вытянувшаяся на северо-северо-запад, но неясно отделявшаяся от торчавших из-за нее остроконечных вершин другого хребта, еще более отклоненного к северу, и уже кое-где покрытого пятнами снега; это – Баркюльские горы, с запада ограничивающие долину Баркюля.

Местность к северу маскировалась скалистыми отрогами, а к югу – бесплодным, заиндевевшим и усыпанным мелким щебнем, обширным (свыше 16 кв. км) полем плоской вершины, из-за которой не высовывалось ни одного пика или другой какой-либо вершины. Зато весь юго-восток был открыт, и только в эту сторону котловина имела выход, и в этом направлении далекий горизонт мешался с фиолетовыми тонами дали. Из сопоставления всего вышесказанного нельзя было не вывести заключения, что я находился на одной из выдающихся точек восточного конца Богдо-олинского хребта.

Вечерело, однако. Косые лучи заходящего солнца уже начинали золотить далекие вершины Хаминского Карлык-тага. До сумерек было уж близко, а мне хотелось осмотреть еще местность к северу от вершины, на которой я теперь находился. Следовало спешить. И вот я, еще раз осмотревшись и взяв несколько азимутов, почти бегом спустился к ожидавшим меня внизу лошадям. Отсюда мы с трудом вскарабкались на противоположный скалистый кряж и, спустившись, очутились в узком ущелье, которое, часа через два скорой езды, и вывело нас на колесную дорогу из Пичана через перевал Улан-усу в Баркюль. На бивуак мы прибыли к 8 часам вечера.

Этой поездке предшествовала охота на архаров, хотя также не увенчавшаяся желанным успехом, но интересная в том отношении, что брату удалось вблизи наблюдать интересного и редкого в Тянь-Шане зверя – красного, или альпийского, волка (Canis alpinus Pall.).