— Итак, вопрос, дамы и господа: сколько стоит этот человек? Я говорю не о деньгах, а о моральной цене. Забудем о политических и медийных соображениях, оставим на время безопасность. Прогоним страхи и предрассудки и постараемся ответить на заданный вопрос максимально искренне.

На экране появилось лицо Даниеля.

— Заслуживает ли этот напуганный, изможденный, превратившийся в бездомного бродягу человек такой участи? Похитители подвергнут его мучениям, а потом казнят — он это заслужил? Не слишком ли быстро власти и СМИ осудили его десять лет назад? И каковы были критерии? Страх перед террористами? Стремление избежать насилия? Десять лет назад меня пригвоздили к кресту за то, что я высказал подобные предположения и выступил против кампании линчевания в газетах.

Да, я тогда занял крайнюю позицию. Возможно, меня и сегодня упрекнут за резкость высказываний, выходящую за рамки профессиональной этики. Плевать!

Слишком высоки ставки. Эта история ставит перед нашим обществом вопрос о господствующих в нем ценностях, о его способности защищать эти ценности от их противников, от тех, кто играет на наших страхах и пользуется слабыми местами.

На площадке царила напряженная атмосфера. Техники и журналисты хранили молчание, застыв в неподвижности: каждый ощущал, что переживает исторический момент. Никогда еще Эрик не был так искренне захвачен сюжетом передачи. Модуляции его голоса проникали в мозг слушателей, странным образом заставляя их ощущать себя единым целым с коллегой.

— Сегодня я всего лишь хочу услышать ваше мнение. Ваше суждение. Какова цена этого человека? Понимаете ли вы боль и отчаяние, заставившее Даниеля Лемана выследить одного из виновников смерти сына, похитить его, а затем убить?

Я не призываю оправдать Лемана, забыть о совершенном им убийстве. Если он останется жив, он должен будет ответить за содеянное. Задавая этот вопрос, я всего лишь призываю судить его в атмосфере, очистившейся от политической и медийной раздраженности и цинизма. Я мечтаю об избавлении от страха, который пытаются внушить нам террористы. Хочу, чтобы мы вышли из их игры. Чего они добиваются своим странным посланием? Чтобы мы определили денежную стоимость заложника? Объяснили, что он ничего не стоит? Приговорили к смерти?

Эрик замолчал, переводя дыхание. Обвел взглядом площадку и понял, что его пыл передался всем окружающим.

— Многие из вас полагают, что уже дали ответ, сделав взнос в пользу освобождения заложника. Но прежде он был для нас всего лишь бездомным, невинной жертвой. Мы поддались естественному, но немотивированному сочувствию.

Сюма покачал головой, словно жалея о сказанном.

— Хочу быть с вами вполне откровенен, — продолжил он очень серьезно. — «Теле-8» использовал эту историю, чтобы растрогать вас и повысить свой рейтинг. Мы сыграли на вашей человечности, чтобы наши газеты лучше продавались. Сочувствие… это порыв сердца, не рассудка. Действуя подобным образом, мы приняли навязанную террористами игру. Сегодня, как и в прошлом, они «создают продукт» — мы обеспечиваем его продвижение. А поскольку продвижение происходит успешно, они изобретают другие продукты, все более сильнодействующие и дорогие. Они доверили нам послание и картинку, мы их распространили. Мы сделали даже больше, чем они ожидали, выступив в роли послушных и надежных пресс-атташе террора.

Чего они добивались? Мы не знаем. И нас не должно это волновать! Важно ответить на главные вопросы: какова цена этого человека? Чего мы хотим для него? Должны или нет требовать его освобождения? Как следует относиться к тем, кто берет заложников, кто сеет террор и смерть во славу своих идей?

Эрик повысил голос. На висках у него выступила испарина, спина под рубашкой взмокла. Изабель сделала ему знак: пора было выходить из эфира.

— Если нужно заплатить выкуп, мы потребуем гласности переговоров. И будем в них участвовать. Нет — лицемерию, закулисному сговору, уступкам террористам и тайной передаче денег, долой уловки, позволяющие политикам произносить прочувственные речи и проявлять твердость… постфактум. Мы выступаем за полную открытость, и мы выскажем террористам, как к ним относимся, и займем жесткую позицию. Мы объясним, что и у нас есть истинные ценности, а выкуп платим не из сочувствия их идеям, а потому, что руководствуемся гуманными соображениями и чувством солидарности. Судить заложника, если это потребуется, будет закон, а не они, не газеты, не телевидение, не власть и уж точно не запуганное, замороченное общественное мнение.

Он хотел произнести вескую, запоминающуюся финальную фразу, но не стал и, понизив голос, сдержанно поблагодарил зрителей за внимание.

Передача закончилась, но тишину в павильоне нарушало только гудение камер и магнитофонов. Члены группы стояли неподвижно и молча смотрели на Эрика, подбадривая его взглядами и улыбкой.

Появился Шарль с полотенцем.

— Держи, — сказал он, — вытри лицо, а то выглядишь черт-те как.

* * *

Оставшись наедине с советником по связям с общественностью, министр дал волю гневу:

— Мы не контролируем ситуацию! Этот недоносок Сюма обошел нас. Исполнил жалкий трюк, изобразил журналюгу, которого вдруг одолели сущностные проблемы человеческого бытия, и теперь мы вынуждены действовать открыто. Он мне за это заплатит!

Фредерик Лен отвел взгляд. Недовольство патрона по касательной задевало и его. Побочной и не самой приятной стороной его работы была ответственность за любой ущерб, нанесенный имиджу министра. Любая проблема возвращалась к нему как бумеранг: он должен был предвидеть, догадаться, включить шестое чувство. Но разве можно что-либо предугадать, не имея на руках ни одного козыря? С упреждающими действиями они опоздали, теперь нужно хорошенько подумать, как поизящней защитить репутацию шефа.

— Думаю, мы сможем использовать ситуацию.

Он сделал паузу, давая министру время осмыслить сказанное.

— Сюма подложил нам свинью, он вывел дело за рамки полицейского и судебного расследования, поставив вопрос о ценностных ориентирах общества, о политической морали и нашем подходе к безопасности. Пресса неистовствует. Первые отклики заставляют предположить, что споры развернутся и вокруг дела десятилетней давности. Наверняка встанет вопрос об объективности тогдашних руководителей властных структур, газет и телевидения. У меня нет сомнений насчет исхода дискуссий: все без исключения встанут на сторону Даниеля Лемана. То, чего никто не хотел видеть тогда, станет непреложной истиной. Оценивать факты будут куда объективней. И что же обнаружится на поверку? С одной стороны, ищущий справедливости бедолага, с другой — исламистский лидер, подозреваемый в гнусном подстрекательстве к жестоким покушениям на жизнь мирных граждан. Так к какому же лагерю мы примкнем?

— Правительство не может ввязываться в открытую дискуссию. Обоснованы споры или нет, наша позиция крайне невыгодна. Сюма понуждает нас к открытым и гласным переговорам, но ведь в большинстве случаев проблема с заложниками разрешается только после уплаты выкупа.