Но это совершенно недостойно крупного специалиста, уважаемого человека, каким искренне считал себя Семен Петрович, — таскаться по продуктовым магазинам и выискивать какое-то дурацкое молоко, выслушивая хамские ответы продавщиц!

Семен Петрович вошел в следующую дверь и уже внутри понял, что это не магазин, а что-то вроде бара или простенького кафе — короче, самая вульгарная забегаловка.

Семен Петрович никогда не посещал таких заведений. Но сейчас его переполняла такая обида на весь мир, а в первую очередь — на собственную жену, эту грубую мещанку, не умеющую ценить доставшееся ей счастье, что он захотел немедленно выпить водки.

«Выпью, — подумал он, — и пропади оно все пропадом! «Митю» ей, видите ли, подавай! Или «Витю»... Да пошла она!»

Он полез в кошелек. Там были деньги, выданные женой на продукты, — совсем немного, но на сто пятьдесят граммов водки и скромную закуску должно было хватить.

— Сто пятьдесят граммов, — немного стесняясь, сказал Семен Петрович женщине за стойкой, — и пирожок.

И эта женщина, хотя была похожа на продавщицу из гастронома, как младшая сестра, не стала хамить Семену Петровичу, не стала задавать ему дурацких вопросов насчет зрения, как наглая девица из хозяйственного магазина. Она молча, вежливо и с полным пониманием важности момента налила ему водки и придвинула по влажной стойке тарелку с пирожком.

Семен Петрович устроился за угловым столиком и медленно, смакуя свое одинокое унижение, выпил водку. Полутемное помещение немного покачнулось, но вскоре снова встало на прежнее место, только краски стали чуть ярче и звуки чуть громче, а Семену Петровичу захотелось то ли петь, то ли плакать.

И тут рядом с ним появилась потрясающая женщина.

Женщина была молодая, сильно накрашенная, с длинными, очень светлыми волосами, переброшенными на правое плечо, — в общем, обворожительная.

— У вас свободно? — спросила она Семена Петровича чарующим, немного хрипловатым голосом.

— Свободно, свободно, — засуетился он, сдвигая в сторону тарелку с вульгарным, непритязательно надкушенным пирожком, — садитесь, пожалуйста!

— Вы позволите, я угощу вас? — спросила эта Лорелея.

— Как же... это так неудобно, — застыдился Семен Петрович, — это я вас угощу... Это я вас должен угостить... Как же так... — Он зашуршал своим тощим кошельком и с ужасом убедился, что пошлая мещанка жена дала ему постыдно мало денег и они уже кончились к этому волнующему и судьбоносному моменту.

— Нет-нет, я сама хочу вас угостить, — ворковала светловолосая красавица, — чтобы вы не подумали, что я какая-нибудь корыстная дрянь...

— Как вы могли подумать, что я могу так подумать? — бормотал Семен Петрович, окончательно смущенный.

А перед ним уже стояли стаканчик с водкой, тарелка с бутербродами и даже маленькая вазочка с маслинами, которые Семен Петрович пробовал один раз, в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, на банкете по поводу успешного закрытия одной очень серьезной и секретной темы. Тогда они ему, честно говоря, совершенно не понравились, но теперь маслины символизировали новую жизнь, красивую и удивительную, как эта молодая женщина, и Семен Петрович мстительно съел маслину, подумав при этом, что жена, эта грубая мещанка, ничего не понимает в жизни и даже не покупает мужу маслин.

— Я увидела вас, — говорила загадочная красавица, подсаживаясь поближе к Семену Петровичу, — и сразу же почувствовала, каким от вас веет первобытным одиночеством, какой печалью и какой вы, должно быть, интересный человек.

— Это одеколон «Леопард», — смущенно и не совсем к месту пробормотал Семен Петрович.

— Вы пейте, пейте! Это хорошая водка. Должно быть, я ждала этой встречи всю жизнь. Вы такой значительный, такой удивительный, такой необыкновенный!

Барменша Александра перетирала за стойкой бокалы и скучающим взглядом наблюдала за угловым столиком. Чего она только не повидала на своем боевом посту, но эта сцена была ей не совсем понятна. Казалось бы, клофелинщица обхаживает старого козла; но козел-то совершенно нищий, Александра видела, как он вытряхивал из кошелька жалкие гроши, да и одет он так, что на улице встретишь — подашь пятачок; а девка, сразу видно, богатая и ухоженная, одни колготки стоят больше, чем весь этот старый хрыч. Однако надо же — обхаживает, подпаивает его... Неисповедимы, господи, пути твои!

— Вы пейте, пейте, — мурлыкала златовласка, — я еще возьму... за знакомство!

— За знакомство? Это обязательно, — заплетающимся языком проговорил Семен Петрович.

Судьба наконец-то повернулась к нему лицом, восстановив историческую справедливость. Он, такой замечательный, такой бесподобный, был достоин всего самого лучшего, и вот наконец нашлась женщина, которая его оценила!

— Вы такой необыкновенный, — ворковала Лорелея, — такой... ранимый! У вас такие умные глаза! Вы наверняка очень одиноки, вас не понимают, не ценят...

— Не ценят, — как эхо, подтвердил Семен Петрович, — совершенно не ценят.

— Вы достойны большего, гораздо большего! Просто удивительно, как правильно эта еще совсем молодая женщина сумела разгадать его тонкую ранимую душу, проникнуть в самую сокровенную ее глубину.

— Вы пейте, пейте, я возьму еще!

Стены непритязательного полутемного помещения плавно покачивались, как борта океанской яхты, и все вокруг было таким ярким, звучным, замечательным...

В какой-то момент перед внутренним взором Семена Петровича мелькнуло бледное болезненное лицо жены, повторяющей ему перечень продуктов и лекарств, которые надо купить, и Семен Петрович громко расхохотался, расхохотался и протянул этой привидевшейся жене две смачные выразительные фиги:

— Вот тебе, мещанка!

Елена Вячеславовна снова посмотрела на часы.

Прошло уже четыре часа с тех пор, как муж отправился в магазин, и до сих пор от него не было ни слуху ни духу. Неужели с ним что-нибудь случилось? Он такой беспомощный, неприспособленный к жизни... но в конце концов она просила его всего лишь зайти в аптеку и в молочный, разве это так уж сложно?

А все этот Вадим Романович с его дурацкими воспитательными идеями. Она, конечно, очень уважала его, врач он замечательный и относился к ней всегда хорошо, но только вот зачем он постоянно без спросу лезет в чужую жизнь?

Неожиданно зазвонил телефон. Елена Вячеславовна бросилась к нему, схватила трубку и взволнованно вскрикнула:

— Сеня! Это ты?

Но это был вовсе не Сеня. Это был Вадим Романович — он как будто подслушал ее мысли, как будто почувствовал, что она думала сейчас именно о нем...

— Елена Вячеславовна, — начал доктор, как всегда, недовольным тоном, — вы опять волнуетесь? Я же много раз повторял — вам совершенно нельзя волноваться!

— Да-да, — отмахнулась женщина, — я не буду волноваться...