он замолчал, и до меня донеслись лишь мягкие звуки колокольчика: лошади углубились в заросли.

Вернувшись, он сказал:

— Бидди здесь в первый раз. Она с фермы «Барк-лей». Лошадям, которые выросли на открытой равнине, всегда страшно первую ночь в зарослях. Им слышно, как кора потрескивает. Бидди немного захрапела, когда я ее выпускал. Ну ничего, обойдется. А теперь надо тебе постель устроить.

Внимательно осмотрев земляной пол хижины, он подошел к небольшой дыре, уходящей под стену, поглядел на нее с минуту, потом взял газету из-под солонины и засунул ее в дыру.

— Похоже на змеиную нору, — пробормотал он. — Если змея выползет, мы услышим, как зашуршит бумага.

Он положил на пол два полупустых мешка с резкой и стал их разравнивать, пока не получилось что-то вроде тюфяка.

— Ну вот, — произнес он. — Так тебе будет хорошо. Ложись, я укрою тебя пледом.

Сняв ботинки, я улегся на мешки, положив руки под голову. Я устал, и постель показалась мне чудесной.

— Ну как? — спросил Питер.

— Хорошо.

— Солома может вылезти и уколоть тебя. Это отличная резка, от Робинзона. Он ее нарезает добротно, мелко. Ну, я тоже ложусь.

Он постелил на пол мешки, улегся на них, громко зевнул и натянул на себя попону.

Я лежал, прислушиваясь к звукам зарослей. Мне было так хорошо, что спать не хотелось. Я лежал под своим пледом, охваченный волнением. Через открытую дверь хижины ко мне доносился усиливающийся ночью запах эвкалиптов и акаций. Резкие крики ржанок, пролетавших над хижиной, уханье совы, шорохи, писк и предостерегающее стрекотание опоссума говорило мне, что тьма вокруг живая, и я лежал, напряженно прислушиваясь, ожидая, что произойдет что-то неожиданное и необычное.

Потом, мягко проникая сквозь другие звуки, послышался звон колокольчика, и я с облегчением откинулся на своем матрасе. Засыпая, я видел перед собой Кэт — она шла широким шагом, покачивала головой и мерно позванивала монганским колокольчиком.

Глава 26

Чем дальше мы углублялись в лес, тем величественнее и неприступнее он становился. И чувство какой-то отчужденности росло во мне по мере того, как деревья вздымались все выше и выше. Они вытягивали гладкие, без единой ветви, стволы на двести футов вверх и лишь там одевались листвой. Низкая поросль не пробивалась у их подножия, они стояли на коричневом ковре из опавшей коры. Под ними царила странная, полная ожидания тишина, не нарушаемая ни щебетанием птиц, ни журчанием ручьев.

Наши крошечные дроги с крошечными лошадьми медленно пробирались среди могучих стволов, порой на поворотах задевая за огромные корни, торчащие из земли.

Позвякиванне цепей упряжки и мягкие удары копыт по упругой земле, казалось, доносились лишь до ближайшего дерева — так ничтожны были эти звуки. Даже дроги поскрипывали как-то жалобно, и Питер сидел молча.

Местами, там, где росли буки и лес глядел приветливее, дорога спускалась к неглубоким ручейкам с прозрачной водой. Она бежала, поблескивая, по гладким, словно отполированным, камешкам.

С полян, поросших редкой травой, едва прикрывавшей землю, за нами наблюдали кенгуру. Они раздували ноздри, стараясь уловить наш запах, и, почувствовав его, удалялись медленными прыжками.

— Я охотился на них, — сказал Питер, — но это все равно что стрелять в лошадь: остается какой-то гадкий осадок. — Он закурил трубку и мягко добавил: — Я не говорю, что это плохо, но есть уйма вещей, которые нельзя сказать чтобы были плохими, по и хорошими их тоже не назовешь.

Эту ночь мы провели на берегу ручья. Я спал под голубым эвкалиптом и, лежа на своем мешке, мог в просветах между ветвями видеть звезды. Воздух был влажный, прохладный от дыхания древовидных папоротников и мхов, и звон колокольчика доносился явственнее. Порой он звучал совсем громко — это Кэт взбиралась на пригорок или оступалась, спускаясь к воде напиться, — но не умолкал ни на минуту.

— Сегодня мы будем в лагере, — сказал утром Питер. — Мне надо приехать перед обедом. Хочу нагрузить дроги нынче перед вечером.

Лагерь лесорубов расположился на склоне холма. Выехав из-за поворота, мы увидели среди густой поросли большую вырубку.

Над лагерем узкой лентой вилась тонкая струйка голубого дыма; на вершине холма, поднимавшегося к небу, поблескивали на солнце верхушки деревьев.

Дорога огибала холм и выводила прямо на поляну, вокруг которой в беспорядке были навалены срубленные верхушки деревьев.

В центре поляны стояли две палатки, перед которыми горел большой костер. На треножнике над огнем висели закопченные чайники, и четверо мужчин направлялись к костру, поднимаясь по склону от того места, где они обрабатывали срубленное дерево. Упряжка волов отдыхала у штабеля распиленных стволов; погонщик сидел тут же у дрог на ящике с провизией и обедал.

Питер рассказывал мне о людях, живущих в лагере. Ему нравился Тед Уилсон, сутулый человек с кустистыми, пожелтевшими от табака усами и веселыми голубыми глазами, от уголков которых лучами расходились морщинки. Тед построил бревенчатый домик в полумиле от лагеря и жил там с миссис Унлсон и своими тремя ребятишками.

Мнение Питера о миссис Уплсон как-то раздваивалось. Он считал ее хорошей поварихой, но жаловался, что она «любит выть по покойникам». «И не переносит вида крови», — добавлял он.

Питер рассказывал, что миссис Уилсон как-то ночью укусил комар, и на подушке остался кровяной след «величиной с шиллинг».

— А она подняла такой визг, — заметил Питер, — словно в комнате зарезали овцу.

Кроме Теда Унлсона, на участке работали еще три лесоруба, которые жили в палатках. Один из них, Стюарт Прескотт, малый лет двадцати двух, с волнистыми волосами, носил по праздникам тупоносые башмаки цвета бычьей крови. У него был мохнатый жилет с круглыми красными пуговицами, похожими на камешки, и он пел в нос «Ах, не продавайте мамочкин портрет». Прескотт аккомпанировал себе на гармонике, и Питер говорил, что поет он здорово, «а вот в лошадях ни черта не смыслит».

За любовь к щегольству приятели прозвали Стюарта Прескотта «Принцем», и постепенно все стали называть его так.

Он одно время работал в зарослях неподалеку от нашего дома и часто проезжал верхом мимо наших ворот, направляясь на танцы в Тураллу. Отец как-то ездил вместе с ним в Балунг и, вернувшись, сказал мне:

— Я сразу заметил, что этот парень не умеет ездить верхом: каждый раз, как соскакивает с лошади, причесывается.

Принц любил твердить о том, что надо уехать в Квинсленд.

— Там можно нажить большие деньги, — повторял он. — В Квинсленде много земли расчистили.

— Верно, — соглашался отец. — Вот Кидмен — человек не скупой. Он и тебе предоставит шесть футов земли после того, как поработаешь на него сорок лет.