— Думаю, раз ты поняла, что было в квесте, ты должна была понять, зачем это мне.

Он смотрит меня через отражение в стекле.

А я… я медленно киваю.

Я ведь и правда поняла. Что он игрок. Для которого игра в жизнь и есть смысл этой жизни. Который может чувствовать жизнь только через эту игру, и чье сердце, скованное цепью «вечности», бьется только тогда, когда бьются сердца окружающих его людей.

Трепещут в волнении.

Глухо ударяются в паническом ужасе.

Взвиваются от восторга.

Замирают от любви.

И что мое сердце… оказалось для него самым вкусным. Мои чувства, эмоции, удовольствие…

Он рассказал мне свою историю, чтобы приблизиться. А приблизиться ему надо было для того, чтобы рассказать свою историю — разве можно говорить о таких вещах, стоя на другом берегу? Странно, но меня это больше не бесит и не злит. То, что он опять отмалчивается и дает мне возможность сделать свои выводы самостоятельно.

Илья Каримов умеет подавлять одним только своим видом, а уж если решит, что ты — враг, впору убираться из города. Но если он доверяет…

Я вздрагиваю. Значит, все-таки доверяет.

— Как давно ты знаешь, что я не причастна к тем случаям?

— Около трех лет, — отвечает быстро.

Шумно выдыхаю.

— Ты подружился с моим отцом…

— Специально.

— А в тот вечер, когда мы якобы впервые встретились…

— Хотел вывести тебя на эмоции.

— Получилось.

Мой голос чуть срывается, и я недовольно морщусь.

— Получилось, — повторяет он спокойно и оборачивается ко мне.

— У тебя все получается, Каримов? — спрашиваю сердито.

— Не все, золотая.

Мы смотрим друг на друга.

И несмотря на полумрак, я тону в его глазах, а не в тенях в углах кабинета.

Хорош. Слишком хорош для того, чтобы быть забытым. Какие бы светлые обои я ни покупала и каких-бы ванильных отношений ни искала, в глубине души я знала всегда, что я по ту сторону. На свету мне слишком скучно…

Я против воли втягиваю его запах, от которого раньше сходила с ума и который не могу почувствовать в нескольких метрах.

Или могу?

— Кто? — говорю после паузы.

— Моя сестра.

А вот здесь я действительно шокирована. Я не просто не подозревала о существовании какой-то сестры, но я поверить не могла, что кто-то, кто является его семьей, может действовать по настолько изощренному плану и… победить?

— Она тебя обыграла, — прикрываю глаза и откидываюсь на кресле.

— Да, — он не стесняется той своей слабости и ошибки. Сильные люди не стесняются этого. — Тогда-да. И забрала у меня что-то действительно ценное.

Губы невольно кривятся в усмешке. Мне самой эта усмешка неприятна, но я не могу не поддаться настроению. От Каримова не дождешься слов прощения — он просто физически не способен их произнести. Вместо этого он придет и перекроит твою жизнь по какому-то одному ему ведомому идеальному образцу. От Каримова не дождешься слов любви — он их никогда не скажет. Но устроит персональную вендетту и уничтожит всех, кто помешал ему подумать в этом направлении. Вот только…

Поздно. Слишком поздно уже для одного усталого хищника и одной сильно выросшей рыжей девочки.

— Расскажи мне.

И он рассказывает.

А я слушаю его, вцепившись в подлокотники кресла заледеневшими пальцами. Слушаю, не открывая глаз. Я слишком боюсь увидеть на его лице даже отголоски той боли, которую чувствую внутри.

Когда он рассказывает о своем детстве. Когда рассказывает о Нине. О том, как она это все провернула. И о том, как он вернул ей все это сторицей… Слушаю и понимаю вдруг, что в какой-то части себя так же жестока, что и Каримов. Потому что я считаю правильным то, как он поступил с этой дрянью.

Правильным, что он отомстил… в том числе за нас.

Пусть даже «нас» было очень-очень мало.

— Мне очень-очень жаль… — говорю тихо, и он не возражает, хотя не приемлет жалости к самому себе. Понимает, что я жалею не его, а маленького мальчика с искалеченным детством. Который нашел в себе силы выстроить собственную жизнь, но так и не нашел иного пути в этой жизни, кроме игры.

— А мне жаль, что ты оказалась задета рикошетом.

В его словах снова нет извинений. Только — констатация факта.

А я злюсь.

— Три года, Каримов… три чертовых года, — наверное, мне нужна эта злость, чтобы справиться с другими чувствами. — Три года ты знал, но никак не проявлял себя до последнего времени… Какого хрена?!

Распахиваю глаза и подаюсь к нему.

А он, оказывается, все это время стоял напротив и смотрел на меня.

И морщится сейчас…

— Тебе не идет ругаться.

— Хватит играть в долбанного Пигмалиона! — рявкаю. — Надоело!

— И то верно, — хмыкает. — Ты уже идеальна.

Закатываю глаза, осознавая, что он снова взял верх — вытащил меня из глубины и вышвырнул на более пологий берег. И осознаю, что мне это даже нравится. Его способность манипулировать — и моя способность замечать манипуляции.

Его забота о моих эмоциях — ну да, таким странным способом. И моя способности это оценить.

Я встаю и приближаюсь к столу. Теперь этот кусок дорогостоящего дерева — единственное, что нас разделяет. Кусок дерева и долгие годы… Века. За которые каждый из нас сделал много шагов вперед… и друг от друга.

Мы и раньше были похожи на две параллельные прямые, которые не должны были пересечься, и сейчас остаемся ими. Вот только теперь эти прямые идут на одном уровне.

И я чувствую себя оленем, получившим власть над тигром. И удовольствие тигра… который тоже это чувствует.

— Что же ты делал эти годы, Илья? — подаюсь вперед.

— Решал очень сложную задачу, золотая, — и он подается в ответ, и я, наконец, вдыхаю его запах. — Достаточно ли я благороден и достаточно ли хочу сделать тебя счастливой, чтобы больше не попадаться тебе на пути.

— Оказался… не достаточно?

— Ну что ты… Напротив. Решил окончательно развязать тебе руки.

— Я даже не знала, что они связаны. Ты просто мог сжечь и контракты, и брачный договор.

— И твой паспорт? — столь редкая улыбка мелькает на его лице, но я не позволяю себе отвлечься и зависнуть на ней. — Мог бы, но сначала я должен был убедиться, что у тебя есть кому защитить.

— Отец? — хмурюсь в недоумении.

— Ты сама, золотая.