Короче, он промолчал. И позже многократно раскаялся и обвинил себя в этом. Но теперь уста его словно сомкнула какая-то проклятая печать. Всю дорогу до аэропорта, и потом в самолете они говорили ни о чем. Микаэль словно почувствовал его скованность и отнес ее на счет неловкости от вчерашнего порыва. Так долетели они до России и благополучно высадились в Питерском аэропорту « Пулково». Решение лететь сразу в Санкт-Петербург принято было накануне. И Поляков с вечера несколькими звонками организовал там достойный прием и встречи с людьми, которые могли бы оказаться полезными.

Аполлон Моисеевич Штеенгард был в этом смысле человеком номер один Профессор, доктор юридических наук, он не далее как в прошлом году выпустил свет книгу " Сыск в дореволюционной России ", которая несмотря не несколько неуклюжее и явно непрезентабельное, с точки зрения маркетинга книжного рынка, название стала подлинным бестселлером, особенно в среде истинных знатоков и ценителей жанра. Для Аполлона Моисеевича это было совершенной и приятной неожиданностью, поскольку писал он отчасти научно-публицистическое произведение, делясь с широкой общественностью тем, что уже использовано было в обеих его диссертациях или, напротив, не вошло в научные труды, в силу того, что в их канву не укладывалось. Но получился бестселлер, и Аполлон Моисеевич искренне радовался обрушившейся на него вдруг славе, и некоторым даже нежданным деньгам, посему пребывал в отличном расположении духа и охотно согласился принять про просьбе крупного питерского предпринимателя двух молодых людей, один из которых к тому же был иностранный подданный и русский князь — Дело об убийстве семьи фон Палленов? Молодые люди, вы обратились по адресу И по весьма точному адресу, скажу я вам. Я не включил новеллу об этом потрясающем преступлении в книгу только лишь потому, что думал писать о нем отдельно. Впрочем, что значит думал? Я и теперь думаю, просто теперь я думаю, что о таких делах писать должен не я, ученый сухарь, а человек, обладающий литературным даром. Ко мне, знаете ли, уже обратилось несколько литераторов и предложили сотрудничество. Весьма, весьма достойных литераторов, скажу я вам, так что я теперь как богатая девица на выданье пребываю в сладостном процессе выбора Таким вот образом. Так что книга будет, можете не сомневаться. Однако у вас, как я понимаю интерес не литературный? А то — в очередь, в очередь соискателей и на общих основаниях, даром, что из Парижа! Шучу, разумеется. Так, чем могу?

— Интерес, действительно не литературный и мы со своей стороны готовы дать любые гарантии, что информация полученная от вас не будет использована… — Поляков реплику профессора воспринял абсолютно всерьез и действительно готов был предоставить любые гарантии К тому же ощущение, что они действительно попали в точку было у него настолько острым и так волновало его, что он боялся ошибиться и потерять еще не обретенное.

Заговорил потому быстро и даже несколько сбивчиво, но был остановлен…

— Нет, как излагает, а? Как вышивает, а вышивает, как шьет, а шьет как готовит… Это моя мама, светлая ей память, так приговаривала Так постойте, молодой человек. В вашей чести, как где-то поется, сомнения нет…

А про соискателей — это я так, цену себе набиваю. Материалы-то у меня самые обычные, архивные и каждый желающий ныне приложив некоторое усердие и потратив некоторое количество времени может с ними без всяческих ограничений ознакомится. Так, чтобы более я вас не пугал, может изложите уже суть вопроса?

— Да собственно нас интересует все. Поскольку конечная цель наша — разыскать потомков семейства фон Палленов, если таковые остались — Неужели наследство открылось? Ай-ай-ай, как повезло людям В наше время, когда все теряют, даже то, что только что прибрали к рукам, что-то найти, да еще на таких законных основаниях. Это, скажу я вам… Но — можете не отвечать Вот эту информацию действительно надо обеспечивать гарантиями, а поскольку их я вам никогда не дам, то и знать мне про это незачем Знаете, как у Эклезиаста? Да? По глазам вижу, что знаете… Так вас интересует все… Ну всего я, конечно, не знаю потому как в знаниях своих опираюсь на материалы следствия, а оно по этому делу так и осталось не завершено.

Причем, в одной своей статье я писал, что процент раскрываемости у царских сыщиков, я имею виду, разумеется, уголовные дела, был высок, не в пример нынешним, не особо повлияла и мировая война, и брожения внутри империи, исключение составляет лишь год 1917 Тут началась такая неразбериха…. ну да про нее вы наверняка что-то слышали. Так вот, в той же статье я взял на себя смелость утверждать, что неуспех питерского сыска в деле фон Палленов семнадцатым годом объяснять нельзя. Дело было уж слишком запутано и чувствовалось, к тому же, что в царской России, опять же не в пример нам, грешным, являлось большой редкостью, вмешательство очень высоких особ, которые, мягко говоря, на дальнейшем проведении расследования не очень настаивали — Чем это объяснялось, по вашему мнению?

— Думаю, состраданием Да-да не удивляйтесь Девица фон Паллен, единственная свидетельница и судя по всему также и участница преступления По крайней мере, все указывало на то что именно она застрелила брата своего — Степана. Так вот девица та после всего увиденного и содеянного лишилась рассудка. Однако сочувствие у высоких персон вызывала не она. Та барышня, как следует из многочисленных свидетельств, собранных в ходе следствия, вообще мало у кого вызывала сочувствие…

Далее все развивалось совершенно не так, как с некоей даже долей восторженности поначалу рассчитывал Поляков. Можно было сказать и так, что по мере того как в большой совершенно классически профессорской причем старо-профессорской квартире Штеенгарда на Гороховой сгущались питерские сумерки, мрачнел и Дмитрий Поляков, расставаясь в радужными и трепетными даже надеждами первых минут пребывания в доме профессора Сумерки были традиционные совершенно питерские — унылые, наполненные влагой скорого дождя и не такие как в большинстве городов мира — лениво убаюкивающие, а тревожные, словно посланные как предвестие чего-то страшного, зябкой и скрывающей черт знает что ночи. Квартира тоже была очень типичной и хотя Полякову, а уж тем более Куракину не часто доводилось бывать дома у настоящих, старых, да еще и питерских к тому же профессоров, а быть может, в силу именно этого обстоятельства, она казалась им совершенным воплощением того, какой должна быть старопрофессорская квартира в Питере, огромной, немного захламленной, пыльной, с огромным количеством книг, причем размещенных повсюду, в том числе и самых неподходящих для этих целей местах, слабоосвещенной и что-то там еще… Словом, целый букет необходимых атрибутов был вероятнее всего заложен в их подсознании литературными и кинематографическими произведениями. Однако несмотря на все эти совершенно подлинные атрибуты и занимательный во всех отношениях рассказ Аполлона Моисеевича, которому тот предавался с большим жаром и искусством — оба — и Поляков, и Куракин медленно, неотвратимо начинали приходить к выводу, что день потрачен зря. Аполлон Михайлович не рассказал им в сущности ничего нового — это были хорошо структурированные и снабженные множеством действительно неизвестных им подробностей и деталей, парижские сплетни.

Следовало видимо аккуратно сворачивать беседу со словоохотливым профессором и вежливо прощаться Однако провидение на этот раз видимо решило проверить их выдержу, а быть может просто куражилось, как любит иногда, чаще зло и обидно Но как бы там ни было, Штееенгард вдруг, едва ли не перебивая себя но полуслове, заметил: