— Потому мы должны все как один помочь советской власти! — орал агитатор, надрывая связки.

Как говорится, уря-уря! Только ведь пролетариату, будь он неладен, понадобилось золото помещика Шпаря, которое тот сокрыл в кургане Рытом. Вот вождь и направил в Гостру Могилу красноармейцев во главе с товарищем Гориматенко. А для разъяснения политического положения прислал агитатора да тачанку, запряженную двумя тощими клячами. Деревня казацкая, многие воевали на «белой» стороне, потому может статься всякая неприятность. Например, сокровище привлечет недобитков, и красным бойцам придется защищать село. Если они подымут свои трехлинейки. Красноармейцы выглядели не лучше запряженных в тачанку кляч: худые, оборванные, на ружьях вместо ремней — пеньковые веревки, такими же веревками подпоясаны. Всю кожу на прокорм пустили. Как сами живы — непонятно.

— Есть ли какие вопросы, граждане казаки? — обратился к селянам агитатор, вытирая рукой вспотевший лоб.

Мужики переглянулись. Кто покачал головой, кто махнул рукой. Выглядели они не лучше красноармейцев, только почище да поживее.

— А как же! — откликнулся коренастый мужик в фуражке красноармейца — на выгоревшем от времени околыше остался пятиконечный след. — Вы тута правильные слова сказали, гражданин агитатур. Все как один! Все — скока нас есть!

Селяне загомонили, заусмехались, но быстро смолкли, ожидая, что скажет местный балагур Спиридон Ляпунов.

— Эт правильно! — гнул свое он. — Тока одна незадача, — сдвинул фуражку на лоб и поскреб затылок. — Чё ж получается: я буду работать. Вот народ буит работать, а Илья Зотов прохлаждаться буит?

Агитатор растерянно оглянулся на комотряда товарища Гориматенко.

— Граждане казаки! — громко произнес тот, поднимаясь из-за стола, накрытого куском красной материи. Именно «граждане», чтобы помнили: каждого из них, как врага советской власти, Гориматенко может прямо здесь связать и отправить в подвал бывшего помещичьего дома, а ныне сельсовета. После справедливый суд селян, решение за который примет тот же Гориматенко — так как многие селяне еще несознательные и не разбираются в борьбе за их свободу, — приговорит контрреволюционеров к высшей справедливой мере наказания — расстрелу.

— Граждане казаки! Илья Зотов — бывший белогвардейский сотник, и дело его будет рассматривать советский суд.

Казаки насупились еще больше, а Спиридон кивнул:

— Эт народу понятно, товарисч красный командир. Только если же Илья Зотов теперя арештант, так пущай береть лопату и работает за троих, а то и за десяток. Так сказать, искупляет свою вину перед трудовым народом, — он развел руки, указывая на селян, — и перед совейской властью.

Гориматенко скрипнул зубами. Его нижняя челюсть выдвинулась чуть вперед, а правая рука легла на кобуру нагана.

— Я предупреждал, — робко прошептал председатель колхоза. — Они не пойдут на курган без Ильи.

Председатель был в Гострой Могиле человеком пришлым, относился к тем пролетариям, которых направили в село на строительство колхозов. Окрыленный столь высокой честью, а еще больше — властью, он бойко принялся руководить, да только сельское хозяйство оказалось совсем иным делом, нежели работа в слесарной мастерской. Чужака быстро поставили на место.

Товарищ комотряда испытывал острое желание взять сельчан под конвой и вывести на земляные работы на курган. Но, как правильно говорил агитатор, еще жива контрреволюция. Сегодня выгонишь их на работу, а завтра волки в степи будут грызть твой хладный труп. Да хорошо, если волки. Ныне голодающие пуще волков — живьем съедят, не побрезгуют. Был отряд — нет отряда. И тачанка не подмога.

Кроме того, у Гориматенко еще оставалось нечто в душе, что мешало порой поступать согласно приказам. Ведь приняли их гостромогильцы, накормили, и даже доноса не испугались. Правда, один конвойный помер от переедания, да и сам комотряда едва держался, чтобы не обожраться. А с другой стороны, село зажиточное. Ведь нашли, чем угостить, да и сами не тощие вусмерть. Уж на голодающих доходяг комотряда насмотрелся.

— Захин!

Красноармеец, стоявший у ступенек в усадьбу, поспешил ковыляющим шагом, волоча приклад старенькой винтовки по земле.

— Я, товарищ комотряда!

— Возьми двоих. Приведите сюда Зотова. Да поживее.

Гориматенко дернул за козырек фуражки:

— Граждане колхозники! Илья Зотов будет у нас работать за троих. — Он бросил угрюмый взгляд на Спиридона Ляпунова. — И за десятерых тоже. Пусть попробует, как достается хлеб трудовому народу.

При упоминании хлеба комотряда невольно сглотнул. Вчера ему довелось сжевать лепешку, размоченную, страшно сказать, в бульоне, — первую за последние полгода. Где только взяли? А там и взяли — чего тут гадать? — золотишко в сокровищнице Шпаря, видать, немалое. Если по хатам не хронят — а хаты обыскали еще вчера и допросили арестанта как надо, — значит, еще лежит сокровище в кургане и селяне знают где. Берут понемногу, чтобы не заподозрил никто, сбывают у скупщиков и жратву покупают.

— Все! Построение… Кхем! Общий сбор через полчаса у сельсовета, то есть здесь же. При себе иметь лопаты, кирки или носилки…

Высокий казак в порванной рубахе стоял посреди сельской площади под надзором трех красноармейцев, слизывая сукровицу с левого уголка разбитой губы. Рыжий чуб прилип ко лбу, и потому многим издали казалось, что голова бывшего сотника Зотова в крови. Мужики топтались вокруг конвоя, до хруста в пальцах сжимая лопаты, — человека, который спас от голода всю деревню, расстреливать собираются, как будто сами не знают, что такое голод, как будто сами не ловили людоедов, торгующих детьми на убой. Красноармейцы озирались, словно загнанные собаками зайцы, пот катился по их лицам, липкими струйками тек по худым спинам.

— Здорово, Илья! — крикнул издали Спиридон Ляпунов. — О! А ты уж и без сапог! Неужто красноармейцы щи с них сварганили? Да и то — скажи спасибо, ноги не обгрызли.

Народ дружно грохнул смехом. Зотов улыбнулся, кровь вновь потекла по подбородку.

— А то! — ответил он бузиле. — Пролетариат пролетал так низенько-низенько, и поцупыв!

Смех грохнул с новой силой.

— Ну, ты! — вспыхнул праведным гневом красноармеец Захин, поднимая трехлинейку с пристегнутым штыком, опасаясь и казаков, и командира. Первых много, и сотника они в обиду не дадут. Второй — не погладит по головке, если Захин допустит разговоры с арестантом и насмешки над гегемоном мировой революции.

— Ну, я, — усмехаясь, ответил Илья, и красноармеец совсем скис.

С мраморных ступеней сельсовета спустились Гориматенко, председатель и агитатор. Смешки стихли, народ насупился, ожидая очередного распоряжения. Но ничего особенного не произошло.

Троица села в подъехавшую тачанку, в которую впрягли конфискованных у того же Зотова крепких лошадок, мужики взвалили на плечи лопаты да кирки. Начальство поехало впереди, за ним потопал конвой с арестантом, следом поплелись бывшие казаки, а теперь колхозники.