— Как у всех семейных пар, у нас были взлеты и падения. Как и большинство писательских жен, Лиза упрекала меня в том, что я не веду светской жизни, мало провожу времени с ней и с детьми. Она считала, что я слишком много работаю, что воображаемая жизнь пожирает настоящую. За это она прозвала меня Пропащий.

— Почему Пропащий?

— Потому что я слишком часто пропадал у себя в кабинете, оставался в обществе придуманных мной героев. Она называла меня дезертиром и говорила, что я бросаю семью. В чем-то она была права, я не ходил в школу на родительские собрания, на футбольные матчи и спектакли в конце учебного года. Честно говоря, все это не казалось мне важным. Мне казалось, что у меня полно времени. Что я все наверстаю. Так всегда кажется. Всем. Но это неправда.

Немного помолчав, Эстер Хазиель задала следующий вопрос:

— Значит, к моменту, когда произошла автокатастрофа, вы отдалились от жены?

— Даже хуже. Я был убежден, что Лиза мне изменяет.

— На каком основании?

Артур отвечал неопределенным взмахом руки. Потом проговорил:

— Стоило мне войти в комнату, как разговор по телефону прерывался. Она изменила пароль своего телефона. Часто отлучалась без видимой надобности.

— И это все?

— Мне показалось, что этого достаточно, и я нанял частного детектива.

— Каким образом вы это сделали?

— Я встретился с Захарией Дунканом, прототипом моего Ла Шика, и попросил его об услуге. Захария в прошлом полицейский, но теперь работал в охране, я с ним всегда советовался, когда писал детективы. Он не снимает куртки общества Красного Креста, ходит всегда в стетсонах и, может быть, звезд с неба не хватает, но зато один из самых эффективных детективов в Нью-Йорке. Захария взял Лизу под свою опеку и через неделю после нашей беседы принес мне сведения, которые произвели на меня самое удручающее впечатление.

— Какие, например?

— В первую очередь фотографии, на которых моя жена в сопровождении некоего мужчины по имени Николас Горовиц входила в отель в центре Бостона. Три свидания на одной неделе. Свидания никогда не длились больше двух часов. Захария попросил меня дождаться конца расследования и только тогда поговорить с женой. Но у меня уже не было сомнений, что этот тип ее любовник.

Артур поднялся с кровати, подошел к окну и уставился на ватные облака, плывущие в сторону Астории.

— Я поговорил с Лизой на следующий же день, — вновь заговорил он. — Это было в субботу. Мы собирались поехать отдохнуть в мое любимое местечко, к маяку, Башне двадцати четырех ветров, что стоит на мысе Кейп-Код. Мы снимали здесь жилье на лето уже не первый год. Для меня это старинное сооружение обладало необычайной притягательностью, распространяло благодатную энергетику. Когда я приезжал туда, на меня снисходило вдохновение, мне хорошо писалось. Но этим утром мне вовсе не хотелось ехать на маяк, чтобы злиться там на жену. Во время завтрака я показал ей фотографии и попросил объяснений.

— И что же она ответила?

— Она была оскорблена тем, что я нанял детектива, и отказалась что-либо объяснять. Я никогда еще не видел ее в такой ярости. Она приказала детям сесть в машину и поехала на Кейп-Код без меня. По дороге случилась автокатастрофа…

Голос Костелло дрогнул, он долго кашлял, вытирая слезы, потом замолчал.

— Что вы делали, когда уехала ваша жена?

— Ничего. Я был измучен, парализован, не мог ничего делать и только вдыхал аромат духов Лизы, запах флердоранжа.

— Ваша жена никогда вас не обманывала, не так ли? — продолжала задавать вопросы Эстер.

— Ну почему же? Напротив. Оказалось, что она была встревожена моим душевным состоянием и надумала сделать мне сюрприз. Под большим секретом снималась в телесериале и на полученные деньги вела переговоры о покупке маяка. Она купила Башню двадцати четырех ветров, потому что я полюбил это место. Но все это я узнал только потом.

— Она задумала подарить вам маяк?

Артур кивнул.

— Лиза знала, что я очень привязался к этому месту. И думала, что после смерти дедушки маяк мне поможет. Вернет силы и желание писать.

— А мужчина по имени Николас Горовиц?

— Он не был ее любовником. Бостонский бизнесмен, владеющий сетью отелей и гостиниц в Новой Англии, получил по наследству от своей семьи этот маяк. Старинное бостонское семейство не горело желанием расставаться с историческим монументом. И вот, убеждая и уговаривая Горовица, Лиза стала чаще встречаться с ним и разговаривать по телефону.

Артур Костелло замолчал и закурил сигарету. Эстер Хазиель тоже молчала. Она зябко поежилась и потерла себе плечи, пытаясь согреться. Стояла середина зимы, и в палате было невероятно холодно. Вода журчала в радиаторе, но прибор не излучал ни капли тепла.

— Чем вы собираетесь заняться в будущем? — спросила врач, стараясь заглянуть Артуру в глаза.

— В будущем? В каком будущем? — вскинулся он. — Вы думаете, у убийцы своих детей есть будущее? Вы думаете…

Психиатр резко оборвала его:

— Не смейте так говорить. Вы не убивали ваших детей, и вы это прекрасно знаете.

Артур не обратил на ее слова никакого внимания. Он нервно курил, не отрывая взгляда от окна.

— Мистер Костелло, у нас больница, а не гостиница.

Артур сердито обернулся и вопросительно посмотрел на врача.

Доктор Хазиель постаралась объясниться:

— Многие из пациентов больницы «Блэкуэлл» страдают тяжелыми патологиями и не имеют никаких возможностей с ними бороться. Вы в совершенно ином положении. У вас есть ресурс. Не позволяйте случившемуся несчастью разрушить вас. Сделайте что-нибудь. Включитесь в жизнь.

Писатель возмутился:

— Господи боже мой! Чего вы от меня-то хотите? Что я могу?

— Можете делать то, что умеете: пишите!

— О чем?

— О том, о чем не можете не думать. Переживите вновь ваше испытание, найдите слова для вашего горя, выплесните наружу гнетущую вас тяжесть. В вашем случае творчество будет и болью, и лекарством.

Писатель понурился:

— Я так не работаю. Я не собираюсь навязывать свое душевное состояние читателям. Писательство вовсе не терапия. Это что-то совершенно иное.

— И что же это такое?

Артур Костелло воодушевился:

— В первую очередь это работа воображения. Возможность прожить другую жизнь, создавать новые миры, новых людей, новые вселенные. Во-вторых, это работа со словом, оттачивание фраз, поиск ритма, дыхания, музыки. Писательством ни от чего не излечишься. Писать — значит мучиться. Ты не знаешь покоя, тебя преследует наваждение, оно грызет тебя. Мне очень жаль, но у нас с вами совершенно разные профессии.