Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нейт уступил Деборе кресло, предостерегающе посмотрел на Минголлу и вышел, окутанный листопадом бабочек. Дебора положила автомат на стол и сказала:
– Тебе неплохо сделали лицо, но американцем ты мне нравился больше.
– Мне тоже, – согласился Минголла и, помолчав, спросил: – Зачем ты меня спасла? Откуда вообще узнала, что я здесь?
Она посмотрела сначала на него, потом в сторону.
– Это сложно. Я не знаю, что тебе можно говорить, а что нельзя.
– Тогда зачем мы вообще разговариваем?
– Тоже не знаю.
В Минголле нелепейшим образом смешивались сейчас гнев и желание.
– Ребра у меня сломаны?
– Кажется, только ушибы. Вот со ртом мало что получилось. Придется тебе поосторожнее... чтобы не занести заразу.
– Это ты меня залатала?
– Больше некому. Из Нейта никудышный доктор.
– Угу, зато бабочками командует.
– Да. – Грустно.
– Кто он вообще такой?
– Раньше был журналистом.– Она быстро посмотрела на Минголлу. – А теперь мы с ним пробираемся в Панаму.
– В Панаму?
Она кивнула, теребя предохранительную скобу автомата.
– Может, все-таки объяснишь, что происходит?
– Я не знаю, можно ли тебе доверять.
– Что я сделаю... раздавлю десять миллиардов бабочек?
– У тебя слишком сильный мозг, – сказала она. – Можешь что-нибудь натворить.
– Когда-то все равно придется сказать.
– Может быть.
В голове вертелась дюжина желаний, они налетали друг на друга и отскакивали, как полицейские из мультфильма, которые пытаются схватить растворившегося в воздухе человека, – Минголла вдруг понял, что именно растворилось в воздухе и теперь с криками «Вот оно я!» выскакивает в разных углах комнаты, устраивая все больший переполох,– самое главное его желание... с которым он никогда и не думал бороться, а лишь позволял на время исчезнуть. В сердцевине каждого чувства лежала сейчас тактика, а может страсть соблазна. Дебора подняла голову, и в мерцающем свете он вроде бы различил, как в глубине ее глаз мелькают темные тени, словно ее желания точно так же сталкивались между собой.
– Зря ты меня подозреваешь, – сказал Минголла. затем понял, что фраза эта, сложенная из вполне осмысленных слов, целиком звучит нелепо, и рассмеялся.– Послушай, я вообще-то в большой жопе. Я, гм...
– Знаю, – сказала она. – Можешь мне поверить, я знаю, что они могут с тобой сделать.
Минголла имел в виду совсем другое, но не стал возражать.
– Ага. – Он выждал несколько секунд. – Почему ты сбежала?
Она все так же изучала предохранительную скобу.
– Кое-что выяснилось, и до меня дошло: все, что я делала, – ложь. Революция оказалась бессмыслицей.
Минголла подумал об Альвине и Эрмето.
– Ага, борьба! – презрительно фыркнул он.
– В борьбе нет ничего смешного! – Дебора щелкнула прикладом по столу.
– Пожалуй. Но уж больно жалко смотреть, как люди бьются головой о кирпичную стену.
Ее лицо застыло.
– А что бы ты делал на их месте?
– А мне какое дело? На эту войну меня притащили на аркане.
– В Пси-корпус тебя не тащили.
– Верно. Будь у меня сейчас выбор, я бы дезертировал. Надоело убивать, и надоели все те, кому приспичило убить меня. – Он вспомнил Кофе, де Седегуи, остальных и только сейчас осознал, насколько они мертвы. Как будто сорвали панцирь, помогавший ему раньше выдерживать все, что он натворил. – Пора сваливать.
– Назад в Америку? – В ее устах это прозвучало почти неприлично.
– А что такое?
– Ничего... неужели ты сможешь жить после всего, на что насмотрелся,– запихать под подушку чужие беды и как ни в чем ни бывало малевать картинки?– Она схватила автомат и встала.– Я больше не могу. Завтра поговорим.
– Что ты не можешь?
– Выносить твое самодовольство, – объяснила она. – Как спокойно ты отводишь глаза от всего, что их оскорбляет. Я начинаю подозревать, что это у вас такой национальный характер.
– Это не моя война. Наступил ее черед смеяться.
– Увы, твоя! Только придется выбирать сторону. – Остановившись в дверях спиной к Минголле, она добавила: – Лучше бы эти солдаты тебя убили.
– Почему? – спросил он, помолчав.
– Ты шел за мной. Тебе нужно убить меня.
– Откуда ты знаешь?
– Неважно.
Она переступала через порог.
– Так какого черта? – крикнул он ей вслед. – Что тебе мешало?
Несколько секунд спустя в сопровождении порхающих лент в хижину вернулся Нейт. Бабочки расселись на потолочных балках, а Нейт с той же точностью опустился на край стула. Ощупав Минголлу глазами, он удовлетворенно кивнул:
– Думаю, теперь все будет в порядке. Обозленный оттого, что разговаривал с Деборой как последний идиот, Минголла спросил:
– Что все?
– Все.
Простота ответа словно открыла Минголле глаза на такую же простоватость в лице этого человека, которую он не замечал раньше. Нейт поднял руку, и две бабочки, спустившись с потолка, украсили собой его указательный палец.
– «Меж тенью пурпурной и золотом солнца, – сказал он, – две темные бабочки кротко присели, сонные крылья сомкнув»[18].
Деревня – индейский поселок, изобиловавший мухами, лепешками дерьма и шкурками от плодов манго, – лежала в излучине изумрудно-зеленой реки и насчитывала примерно три десятка лачуг, из которых Нэйту досталась отнюдь не самая бедная. Поселок прижимала к воде высокая стена леса, переплетение буйной зелени, и резким контрастом выглядели на ее фоне хижины из почерневших жердей, связанных вместе гнилой бечевкой; запущенные, нелепо скособоченные, они напоминали останки огромных неудавшихся костров. Из дыр в крышах поднимался бледный дымок, и по тому, как ветер истончал его до полной неразличимости и уносил прочь, можно было подумать, что из-за этого дыма постепенно белеет небо. В хижинах болтались гамаки, из них выглядывали дети; в двери и из дверей сновали куры и свиньи. Если бы не смятые жестянки и не выцветшие этикетки от пивных бутылок, деревня ничем бы не отличалась от средневекового селения.
Минголла бродил по деревне, искал Дебору, но, так и не найдя, остановился на берегу смотреть, как солнце дожигает остатки призрачно-серого тумана. Подошел Нейт, бабочки гроздьями оттягивали его брюки, другие кружились над головой. От нечего делать Минголла решил завязать беседу.