Она чувствовала его сопротивление и искала способ смягчить его. «Если бы только мы смогли понять друг друга, — думала она. — Может быть, мы смогли бы примириться? Я готова рискнуть, но пойдет ли он на это?»

«Понимаешь, Каллерво, я могу любить даже тебя — таким, каким ты мог бы быть, и таким, каким ты еще можешь стать. Помнишь, однажды ты показал себя таким?»

Общее воспоминание вспыхнуло между ними, как разряд тока, когда они оживили в памяти свой совместный танец в воздухе: когда ее качало и кружило в облаке его сущности, а он превращался в дракона, феникса, грифона.

Серебряные воды отхлынули от человеческой фигуры, облик которой пытались вылепить, и они вместе стали принимать обличье каждого существа, вспоминая свою опасную игру. Но Конни сделала ему опрометчивое послабление. Каллерво воспользовался этим затишьем в ее натиске и продолжил играть с обличьями: огненный дух, огромный медведь, орел. Превращения происходили одно за другим — все быстрее, и Конни уже не могла снова повернуть его на путь принятия человеческого облика. Вместо этого она обнаружила, что сама обрастает все новыми и новыми формами — превращается в огромную змею с крыльями сирены, головами цербера, хвостом саламандры. Гидру. Химеру. Это было мучение.

«Я победил тебя, Универсал! — взревел Каллерво, в восторге от ее страданий и от того, что он заставляет ее принимать обличье за обличьем. — Ты здесь, внутри меня, ты никогда не устанешь, никогда не убежишь. Эта игра будет продолжаться вечно!»

«Нет! — выдохнула Конни, внезапно осознав, какая страшная опасность ей угрожает, и попыталась выбраться из калейдоскопа превращений, в котором он закружил ее. — Я бросила тебе вызов — прими мое обличье! По правилам поединка, ты не можешь отказаться!»

Горный гном, древесный дух, кэльпи, Горгона — во всех этих существ Конни продолжала превращаться. Каллерво же ликующе гоготал, затягивая ее в новые и новые превращения, в восторге от того, что демонстрирует ей бесконечное разнообразие своего репертуара. Конни захлестнула боль сильнее, чем она когда-либо чувствовала или даже представляла себе. Она ощущала, как растворяется ее самосознание под этим натиском: серебряной волне грозило раствориться и навсегда смешаться с его тьмой.

Что это значит — быть человеком? Она не могла больше этого вспомнить. Она даже не могла припомнить, как сама выглядела. «Пусть только отступит боль», — взмолилась она. Но поняла, что это никогда не кончится.

Внезапно она стала превращаться в немейского льва, циклопа, пегаса.

Потом вспомнила — не свое собственное лицо, а лицо Кола, посредника пегасов. Затем в памяти всплыл Рэт, ее тетя, Мак, Аннина, Джейн — образы всех людей, которых она любила, впечатались в ее сознание с силой, которую только смерть могла разрушить. Пегас рассеялся, и из воды поднялся серебристый Кол, смеясь в полете верхом на Жаворонке. Рядом с ним из волн появились: Рэт, спокойно жующий соломинку; Аннина, с энтузиазмом размахивающая руками; Джейн, тихо читающая книжку; Саймон, ворчащий по какому-то поводу; Эвелина, танцующая с Маком. Всюду, куда ни глянь, из воды поднимались серебряные очертания любимых ею людей — и в конце концов появились родители, удивленно взирающие на эту сцену.

«Что это за дрянь?» — завопил Каллерво, пытаясь смести фигуры людей своими волнами.

Наконец из воды поднялась серебристая фигурка девочки: снова оказавшись среди друзей, Конни вспомнила саму себя. Серебристые фигурки взялись за руки, окружив ее нерушимым кольцом.

«Почему ты не научишься любить и этот облик? — спросила она Каллерво. — Мы могли бы с тобой объединиться, как равные, — и жить в мире».

«Никогда! — закричал он. — Я решительно отвергаю твой путь».

«Тогда, друзья, давайте закончим наше сражение», — сказала Конни окружившим ее.

По ее сигналу они нырнули в темные воды, которые так ненавидели их, унося в самое сердце Каллерво знание о том, что значит быть человеком. Его тьма и ненависть преградили им путь, но он не мог противостоять преображающей силе любви Конни. Привыкнув завоевывать разум других и подчинять их своей воле, он обнаружил, что связан с ней, поскольку он и его посредник равны: у него не нашлось сил, чтобы сопротивляться, когда она донесла до него свое послание. Ее любовь к людям огнем вылилась ему в душу. И он не встречал более непреодолимой силы. Универсал шепнула ему, что, если он разделит с ней эту любовь, она найдет что-нибудь, чтобы заполнить пустоту в его душе, тот вакуум, который побуждает его принимать обличье других существ. Но он отверг ее предложение, пытаясь отшвырнуть прочь это знание, как поднесенную к губам отравленную чашу.

А серебристое сияние разгоралось все ярче, проникая в самые темные уголки его сущности, выжигая ее прочь, и Каллерво уже некуда было бежать от вездесущего света Универсала, не осталось темных теней, которые он мог бы использовать в своих целях. Вся его сущность теперь была охвачена пламенем: элементы расщеплялись — и воды пылали.

«Никакого равенства! Не на твоих условиях!» — выл он, но его голос был теперь слаб, как пепел, летящий по ветру.

«Тогда я забираю тебя. Ты будешь заключен во мне, — с печалью сказала Универсал, — навсегда».

Серебристая девочка стояла одна на голой скале. Черные воды сгинули в огне. Не осталось никого, кроме нее.

Конни открыла глаза. Она сидела, прислонившись к перилам платформы. Жар в помещении стал невыносимым с тех пор, как она в последний раз была в сознании. Она закашлялась: в воздухе стоял запах горящей нефти. Она подняла голову и увидела, что Каллерво больше нет: огромный медведь, который возвышался над ней раньше, исчез. Не исчез, поправила она себя. Нет, он по-прежнему здесь, с ней…

Теперь он стал ею.

Она медленно поднялась на ноги и вытянула руки вперед. Они мерцали в темноте странным серебристым сиянием, как будто их обмакнули в звездный свет. Сделав глубокий вдох, она представила себе новую форму, другое обличье — сильфа. Ее тело рассеялось серебряным туманом, а затем вновь собралось в летящем облике сильфа с длинными руками и ногами, чтобы затем быстро стать снова девочкой.

Слабый звук аплодисментов — хлоп-хлоп-хлоп! — раздался с того места, где лежал Джордж Брюэр. Вспомнив об опасности, грозящей им обоим, Конни опустила руки и подбежала к нему.

— Дядюшка Джордж, давайте я вам помогу, — сказала она, подкладывая руку ему под голову.

Старик закашлялся.

— Нет, моя милая, ты сделала достаточно. Я видел, кем ты стала. И это прекрасно. Сибилла гордилась бы тобой. — Он похлопал ее по руке. — Ты знаешь… — Его голос перешел в шепот. — Думаю, что твой путь — это самое лучшее… в конце концов.

Его последний вздох вырвался из груди с тихим шипением, и Конни поняла, что его дух высвободился из надломленного тела.

Облако дыма вползло в зал из лестничного колодца. Она должна была выбираться отсюда. Но как быть с телом человека, которого все считали погибшим много лет назад?