— Ну, давай же, ну! — засипел он натуженно, выковыривая отверткой остатки пули, сплюнул себе под ноги — пуля не поддавалась. Мослаков застонал, стиснув зубы, будто в жестокой уличной драке: — Ну!

Да, на катерах-быстроходах стояло современное оружие — пулеметы с глушителями. С такими пулеметами Мослаков еще не встречался — слышать о них слышал, читал в специальной литературе, но встречаться не встречался.

С одного из катеров — того, что обходил сторожевик слева, — принеслась беззвучная дымная очередь, сшибла с рубки воздушную ловушку, черную железную коробку, в которой были спрятаны старые семафорные флажки, коробка быстролетной птицей умахнула в сторону и исчезла. Кроме шипения, от струи не исходило никакого звука, следом за шипением раздался хлесткий громкий стук — это пули врезались в металл. В ноздри шибануло едким горелым духом.

— Ну, миленькая, — застонал Мослаков снова, поддевая отверткой пулю, — давай, давай, вылезай из своей норы… Давай! — Ну! Ну!

Пуля сидела прочно.

Капитан-лейтенант вытер ладонью мокрый лоб, фуражка сорвалась у него с головы, шлепнулась на металл палубы козырьком вниз, перевернулась и застыла. Еще чуть-чуть — и унеслась бы вниз, в воду. Он громко втянул в себя воздух, зашамкал старчески губами и сам себе показался в этот момент стариком — слишком тяжело ему сделалось. Мослаков протестующе замотал головой и начал бить кулаком по отвертке, по торцовой части ручки, стараясь выколотить пулю.

— Ну! Ну! Ну!

Скосил глаза в сторону — как там Мартиненко с Хайбрахмановым? Живы ли? Оба были живы.

Мартиненко, перевязав Фарида, сидел теперь рядом с ним.

— Стас! — крикнул Мослаков матросу. — Передай Балашову, пусть немедленно раздаст всем автоматы. Всей команде. Нас, похоже, собираются взять на абордаж.

Мартиненко вскинул голову, в глазах его блеснул огонек — он любил драку, вскочил проворно, но остановил себя, виновато коснулся рукой забинтованного плеча Хайбрахманова.

— А как же Фарид?

— С Фаридом пока побуду я.

Мартиненко исчез.

Капитан-лейтенант вновь начал бить кулаком по ручке отвертки: ахая, обливаясь потом, он лупил и лупил по тупому широкому концу отверточной рукояти, пока не промахнулся и не врезался мякотью кулака в шестерню. Замычал невольно: острый заусенец впился ему в кулак, в кожу, раскровянил ее, у него перехватило дыхание — хоть и мелочь это, заноза, всадившаяся в кулак, а боль приносит такую же, как и пуля.

Он отсосал кровь и вновь ударил кулаком по пятке отверточной рукояти.

С пятнадцатого или шестнадцатого удара, когда пятка стала мокрой и скользкой от крови, отколупнул еще маленький кусок свинца вместе с облаткой, кашлем прочистил себе горло, освободил дыхание. Именно этот, последний кусок принес ему странное удовлетворение, будто он одержал победу в неком неравном бою. Впрочем, так оно и было.

Осталось выколупнуть еще немного, совсем чуть-чуть, небольшую затупленную плошку, тусклым пятном посвечивающую из темного, съеденного зубчатой железной дугой пространства. Мослаков вновь наставил на пулю отвертку, ударил кулаком по рукояти и сморщился — он не только рассадил себе мякоть, он отбил всю руку.

— Нич-чего-о, — просипел он под нос едва слышно, ударил по пятке рукояти сильнее, — нич-чего-о… Не дано мыши съесть слона, даже если он — вареный.

Приподнялся глянуть, как там Хайбрахманов, и вновь успокоенно опустился на корточки. С Хайбрахмановым все было в порядке.

Вскоре поддалась и плошка — выскочила по ту сторону шестеренки и юркнула вниз, ударилась о дно кожуха. Мослаков облегченно вздохнул. Отер рукою лоб. Сзади вновь раздался гулкий удар, словно кто-то хлопнул кулаком по небу, тяжелый низкий звук покатился по воде, настигая сторожевик, взвихрил безмятежную светлую гладь, и Мослаков почувствовал, как у него горько дернулась одна половина рта: «дагестанцы» были тоже вооружены основательно.

Не исключено, что через пару минут они выкатят из трюма гаубицу и выстрелят по пограничникам крупнокалиберным снарядом.

— Ладно… ладно… Раз так, то ладно… — бессвязно забормотал Мослаков, попробовал, действует ли рукоять вертикальной наводки. Она действовала, и Мослаков начал лихорадочно опускать тяжелые, покрытые серой «морской» краской стволы пушки. Приник к окуляру. «Дагестанцы» в оптике были видны как на ладони. Пушка у них была автоматической, редкой — такие среди старых пушек не встречаются, с электромотором для подачи боезапаса, со специальным охлаждением. Вполне возможно, она была где-то взята как трофей.

Немного провернув колесо вертикальной наводки, Мослаков поймал в окуляр ровную кромку моря и словно припаявшегося к воде, грузно осевшего в ней «дагестанца». Над чумазой коробкой еще продолжал висеть густой дым выстрела.

Резкий свист, взрезавший воздух, будто нож податливое спелое яблоко, неожиданно оборвался. Сделалось пугающе тихо. В страшной тиши этой было даже слышно, как журчит, булькает, пенится вода за бортом, а в глубине корпуса, будто в железном сундуке, постукивает хорошо смазанный двигатель.

Мослаков хорошо понимал, что означает эта странная и страшная тишина.

Сторожевик сейчас будет накрыт снарядом. Мослаков застонал от досады — он проигрывал во времени «дагестанцу». В следующую секунду он нажал на педаль пуска. Пушка затряслась нервно, выплюнула в воздух сразу четыре снаряда. В лицо капитан-лейтенанту ударил горячий дым. Мослаков запоздало нырнул вниз, отдышался, потом вновь прильнул к окуляру.

Справа по борту, обдирая его, вспухла длинная огненная полоса, встряхнула корабль один раз, потом другой, едва не перевернула его, обожгла Мослакову голову — у него задымились волосы. Хайбрахманова втиснуло в металлическую стенку так, что он даже привстал с открытым ртом и повис на этой стенке, будто на гвозде. По палубе во все стороны с грохотом разлетелся боцманский скарб, без которого на корабле не навести чистоту.

В воздух взвился длинный упругий конец, расплелся на лету — оборвался верхний леер. Мослаков покрутил гудящей, чужой от боли головой и снова нажал ногой на педаль пуска.

Пушка вновь послушно выплюнула четыре снаряда: два из одного ствола и два из другого.

В это же время над чумазым «дагестанцем», в которого Мослаков пустил первые четыре снаряда, взвился красный стяг, будто над революционным кораблем семнадцатого года. В следующий миг стало видно, что это огонь. Пламя. Жирное красное злое пламя, словно на «дагестанце» вспыхнул мазут. Только дыма почему-то не было, лишь пламя.

— Попал! Попал! — радостно заплясал у орудия Мослаков.

С двух других «дагестанцев», как с боевых кораблей, также ударили по сторожевику — залпом, словно сговорившись. Мослаков приник к окуляру и, задыхаясь, завращал рукоять горизонтальной наводки орудия — надо было как можно быстрее поймать в прицел очередного злобного «дагестанца».

Сторожевик качнуло в одну сторону, потом в другую, море в оптике задвигалось, будто живое, как бы стремясь увести чумазую консервную банку из-под удара. Мослаков, стиснув зубы, продолжал вращать рукоять горизонтальной наводки.