Как он воспринимал шумиху вокруг письма немецким епископам? Мы, возможно, никогда не узнали бы этого, если бы не вездесущесть польских спецслужб. Понятно, что во дворце архиепископа работала прослушка. И вот 9 февраля 1966 года там состоялась любопытная беседа: Кароль Войтыла обсудил пропагандистскую кампанию властей с друзьями из «Тыгодника повшехного» – Ежи Туровичем и ксендзом Адамом Бардецким. В начале беседы Войтыла заявил, что религия и марксизм несовместимы, коммунисты стремятся уничтожить веру на корню, и католикам ничего не остается как сопротивляться. Такое положение дел породило спрос на сарматскую этику, на возрождение идеалов «бастиона христианства» с его жертвенностью и борьбой. А поскольку за польскими марксистами стоит «Россия», которая, по мнению Войтылы, и вдохновила нападки на «Обращение», в народе растет протест против русских, подобно протесту против немцев при оккупации. Поэтому, при всем желании, в Польше нет подходящих условий для внедрения соборных реформ во всей полноте: вместо открытости к иным течениям мысли церковь вынуждена закрываться, чтобы уцелеть, а вместо персонализма на первый план выходит массовость.

Турович держался иного мнения. Вину за обострение отношений он возлагал на примаса, в стремление коммунистов уничтожить религию не верил и упирал на то, что в современном мире с его техническим прогрессом светское государство – вещь вполне обыкновенная, а большего марксистам и не нужно.

Бардецкий занимал промежуточную позицию. Он говорил, что надо как-то соединить соборные реформы с традиционной, массовой церковью, проникнутой культом Девы Марии. Что касается польских коммунистов, то у их лидера, по мнению Бардецкого, не было ясного взгляда на будущее, в отличие от Павла VI, Шарля де Голля или Джона Кеннеди (к тому времени уже покойного). Поэтому авторитет церкви и понтифика в Польше, говорил Бардецкий, будет укрепляться, что нельзя не приветствовать[378].

Как видим, в вопросе соборных реформ прежний задор Войтылы сменился скепсисом в духе примаса. Однако такие взгляды нельзя назвать консерватизмом – само наличие подписей под «Обращением» противоречит этому выводу. Приверженцы традиционной, национальной церкви никогда бы не пошли на такой шаг.

Что же касается непреодолимого конфликта между марксизмом и католицизмом, то здесь Войтыла и Турович исходили из разных посылок. Войтыла рассуждал как философ, а его оппонент – как политик. Турович ссылался на опыт итальянской Компартии, когда утверждал, что согласие между ними достижимо. Некоторые современные историки в Польше полагают, что Гомулка и впрямь не был настроен давить костел, как это делал Берут. Партийному лидеру казались достаточными те рамки, в которые удалось загнать клир в начале шестидесятых, и возобновлять полномасштабное наступление он не хотел. Его нервная реакция на «Обращение» была импульсивной и искренней, а отнюдь не частью сложной игры[379].

Но мы это можем заключить сейчас, а в то время, естественно, впечатление возникало совсем другое. Войтыла, например, не ощущал никакого потепления. Наоборот, год за годом местные власти в Кракове мешали духовенству ходить крестным путем на праздник Божьего тела, в конце концов вообще запретив организовывать шествия по центральной площади. А ведь для краковянина этот праздник всегда был поводом вспомнить святого Станислава Щепановского, убитого недалеко от Вавеля, «на Скалке» (то есть на холме), где ныне стоит санктуарий с его реликвиями. Именно там неизменно заканчивалась процессия, двигавшаяся из базилики Божьего Тела в Королевском замке. Там же, в костеле, в конце XIX века появилась крипта заслуженных поляков, где покоятся такие знаменитые жители города, как летописец Ян Длугош и драматург Станислав Выспяньский, композитор Кароль Шимановский и художник Генрик Семирадский. Процессия на праздник Божьего тела – важнейший элемент краковской культуры. Это – гордость краковян, величайшее выражение их любви к своей земле. Но коммунисты, к возмущению верующих, делали все, чтобы уменьшить ее значение, а по возможности – вообще стереть из памяти. Сначала они запретили организовывать процессии ряду монашеских орденов, потом распространили этот запрет на близлежащие приходы, и наконец, вовсе закрыли для религиозных шествий Главный рынок с его кафедральным собором Пресвятой Девы Марии. «Даже собаководы могли устраивать походы через Главный рынок, – жаловался Войтыла главе горсовета, – и только для католической общественности на праздник Божьего Тела он закрыт»[380].

Властный диктат коснулся и самого митрополита. В последний момент по требованию секретаря парторганизации отменили доклад Войтылы о Втором Ватиканском соборе перед студентами Высшей сельскохозяйственной школы в Кракове; за три дня до намеченной даты отменили также слет выпускников гимназии имени Вадовиты – конечно, из‐за того, что туда собирался приехать краковский архиепископ[381].

* * *

Ощущение государственного произвола обострилось с проведением мероприятий в честь тысячелетия крещения Польши. Власть не собиралась безучастно взирать на церковные торжества и решила провести альтернативные празднования – уже в честь тысячелетия польской государственности (благо, в Польше эти даты совпадают). Целых полгода по всей стране чиновники соперничали с духовенством, кто привлечет больше народу на свои акции. Нередко можно было наблюдать, как по одной улице идет крестный ход, а на другой проходят фестивали, концерты, выставки или торжественные манифестации с участием партийных сановников. В выходные и в те дни, когда костел планировал организовать памятные мероприятия, по телевидению и радио транслировали самые интересные фильмы и передачи, причем время вещания было увеличено, чтобы люди даже не думали поздно вечером бежать в храм. В Краков, где, по данным ответственных лиц, церковные торжества вызывали особенно сильный отклик, власти даже пригласили легендарный венгерский клуб «МТК» сыграть футбольный матч с местной «Вислой», лишь бы затмить очередное шествие верующих. Игру посетило 15 000 болельщиков, но еще 5000 в последний момент предпочли пойти в костел, хотя купили билеты на стадион.

В древней столице Польши Гнезно во время вечерней мессы, которую служил Войтыла, грянул артиллерийский салют в честь приезда министра обороны – почетного гостя на военном параде, устроенном местными властями. В Познани, куда в один день прибыли Вышиньский и Гомулка, последний, выступая на митинге, разразился настоящей филиппикой против примаса: «Насколько же ограниченным и лишенным национального чувства государственности должно быть мышление председателя польского епископата, если из всех трагедий, которые встретились Польше, он смог извлечь лишь такой вывод, что польский народ способен существовать и без короля, и без вождя, и без лидеров, и без премьеров, и без министров, но без пастыря – никогда. Этот безответственный пастырь пастырей, сражающийся с нашим народным государством и заявляющий, что он не будет склоняться перед польскими интересами, ставит свои призрачные претензии на духовное предводительство выше независимости. Как же он слеп, если забыл о том, кто Польшу погубил, а кто ее освободил». В своей речи Гомулка прошелся также по идее «бастиона христианства», которую якобы вынашивал иерарх: мол, примас тем самым пытается разрушить польско-советскую дружбу[382]. Удивительная параллель с описанным выше мнением Войтылы!