Депутаты, не сговариваясь, разместились на скамьях так же, как привыкли сидеть в столовой, тремя неравными группами: всю правую половину заняли «орловские», в середине устроились «панинские», слева, у стеночки, примостилась кучка горожан. Катин тому порадовался: столь же зримо отделяют себя друг от дружки партии британского парламента! Вот они, три грядущие фракции парламента российского – справа консерваторы, в центре либералы, слева радикалы, представители демоса!

Председательствующий произнес прочувствованную, но осторожную речь. Ни разу не употребил слово «парламент» и сильно напирал на милосердное великодушие ея императорского величества, пожелавшей облагодетельствовать своих подданных, однако же выразил надежду, что от сего дня в России безгласные станут гласными, прислужники – помощниками, а рабы – гражданами. После сей преамбулы, адресованной не залу, но кулисе, Луций предложил депутатам высказывать свои суждения о том, что, по их мнению, является главной потребой России.

Честно сказать, было опасение, что не привычные к публичным рассуждениям россияне стушуются ораторствовать, но Катин тревожился зря.

Сразу же вышел гусарский полковник (его фамилия была Крыжов, он представлял Тверь) и безо всяких предварений объявил:

– Потреба у России ясно какая: Польшу забрать.

В сильных, энергических выражениях, рубя воздух кулаком, бравый кавалерист говорил о том, что польские и литовские земли богаты, а взять их легко, потому что соседнее королевство вконец ослабло, само упадет в руки. Шляхта, конечно, запротивится, но это и хорошо, ибо побить ее нашему оружию плевое дело, а у супротивников можно конфисковать имения и после раздать их в награду, вместе с крестьянами, отличившимся россиянам.

Как и следовало ожидать, воинственная речь сопровождалась горячей поддержкой справа.

Затем вышел Скарятин. Длинно, умно́ и красно́ он заговорил о том, что в Польшу нам лезть незачем, ибо сей плод хоть легко упадет в руки, но впоследствии вызовет сильный понос, ибо раздражит и напугает соседнюю Порту, а война с турками выйдет разорительной, долгой, да еще неизвестно чем закончится. Как только армия из Польши повернет к Черному морю биться с туркой, поляки все сызнова поднимутся, осмелеют Австрия с Пруссией, и не вышло бы для России худа. Нечего нам соваться на запад, там и без нас склочно, увещевал собрание Скарятин. И на что нам Запад, когда свободен весь Восток. Надобно двигаться в сторону Китая, да через проливы в Америку. Вот где торговля, вот где выгоды, вот где настоящее богатство! И никаких военных трат.

Теперь поддакивала середина шатра, справа же недовольно крякали и даже шикали, так что председателю пришлось взывать к порядку.

Все эти суждения были не новы. О том же, известно, спорили меж собой граф Орлов с графом Паниным. Луций слышал из-за портьеры шорохи – это ворочалась в своем кресле царица.

Погодите, ваше величество, сейчас вы скучать перестанете.

– Не угодно ль выступить какому-либо представителю городских сословий? – спросил Катин, со значением поглядев на Лисёнкова. Тот сидел бледный, кусал губы. Но не подвел, поднялся, вышел к трибуне.

– А по-нашему, по-купеческому, чужеземная торговля, конечно, дело хорошее, но не с того починать надоть! Первая надоба и кривда Руси – крепостное душевладение!

Он задохнулся от собственной смелости. В шатре сделалось очень тихо. Дворяне обмерли, перестало шелестеть платье за портьерой. Луций с восторгом смотрел на своего питомца, будто ставшего выше ростом и озарившегося внутренним сиянием. Вот он, глас и лик народа! Внимайте, ваше величество! Трепещите, рабовладельцы!

– Вот где грех, вот где несправедливость! – с еще большим напором продолжил нижегородец, совладав с волнением. – Вся трудовая сила досталась во владение вам, дворянам, а как вы ею распоряжаетесь? Мужики у вас на барщине работают спустя рукава, потому что не на себя! Но и на себя хорошо работать они тоже ленятся – на кой им, коли всё одно земля барская? Вы мужиком и распоряжаться-то не умеете! Так и знайте: мы, российское купечество, в Москве все как один всеподданнейше попросим у матушки-государыни правды и заступы!

Сзади доносился шепот Козлицкого, который, должно быть, объяснял царице, кто этот запальчивый оратор, а Катин что-то перестал понимать, к чему ведет купец. Оно, впрочем, тут же разъяснилось.

– Нет, судари мои! Справедливость так справедливость! Что же это одним только дворянам крепостными владеть? А нам, купцам, по-вашему, дармовые работники не нужны? Шалишь! Жалаем, чтоб нашему брату, честно́му хозяину, вернули право владеть душами, как было раньше, в старину! Без того правде на Руси не бывать!

– А харя у вас, купчишек, поперек себя не треснет?! Души им подавай! Ты не крепостных, ты у меня вот что получишь! – вскочил на ноги, потрясая тростью, некий дородный господин на «орловской» половине. – Господа, вы послушайте, как быдло заговорило! Неужто стерпим?

– Не-ет!!! – дружно подхватили правые скамьи, да и с центральных неслись возмущенные крики.

– Господа депутаты, уважайте друг друга! Прошу всех сесть! – запротестовал Луций, но вяло. Речь представителя «третьего сословия» повергла его в оцепенение.

Председателя не послушали. Несколько дворян ринулись к трибуне, и Лисёнков получил сначала удар палкой, потом, уже повернувшись бежать, пинок под зад. Отпрыгнув, бедолага налетел на коринфскую колонну, от той полетели куски гипса. Богиня Юстиция качнулась, рухнула, рассыпалась на части: весы в одну сторону, меч в другую, покрытая повязкой глава покатилась в третью.

Борец за права купечества полз к выходу на четвереньках, осыпаемый ударами. Доставалось и другим городским депутатам, уж непонятно за что, а на скамьях сцепились «панинские» с «орловскими» – накопилось.

Оглянувшись назад, Катин не увидел секретаря. За приоткрывшимся занавесом тоже было пусто.

Ушла…

Но это Луцию было уже все равно. Оглушенный, потерянный, еле переставляя ноги, он побрел вон. Когда удалился от шатра саженей на двадцать, полотняный чертог, несостоявшаяся колыбель российского парламентаризма, дрогнул и бессильно опустился. Должно-быть, колонну сшибли окончательно.

Умные люди ведут себя по-умному, а герою открывается, для чего Бог промыслил Россию, вслед за чем является богиня Ювента