— Моя мать научила меня. Она много странствовала и собирала травы в тех местах, мимо которых проходила…

— Я был не прав в прошлый раз, когда сказал те слова. Я был слишком напорист. Это мой путь, и я должен понимать это. Женщинам нет дела до военных историй…

— Только не этой женщине. — Я улыбнулась. — Я излечиваю раны, а не наношу их.

— Я запомню это, — кивнул он. — Ты бежишь, а я сражаюсь.

— Возможно, тебе стоит поменьше сражаться. Войн много, но они не служат во благо, — по крайней мере, насколько я смогла убедиться.

Он отвел взгляд:

— Внутренне ты совсем не такая, как я. Ты не похожа ни на кого из тех, кто живет здесь. Я понял это, когда ты зашивала рану нашему отцу. Я думаю, ты создана скорее для первоцветов, чем для клейморов,[24]— сказал он, поддразнивая меня.

— Скорее, для яичной скорлупы.

— Ага. Я увидел ее и подумал о тебе.

Я снова улыбнулась. Посмотрела на его руку в травинках и подумала о том, почему внутренне я всегда отличалась от других — почему я всегда одинока. Кора была такой, как я, правда ведь? Но здесь таких не нашлось, и я давно не встречала подобных мне.

— Я неприятна твоему брату, — сказала я.

— Иэну? Это не неприязнь. Это недоверие.

— Недоверие? Но я вылечила вашего отца.

— Да, это так. Наш отец принял тебя. Клан принял. Но посмотри на себя. Послушай себя! Некоторое время шли разговоры, что ты шпионка, сассенах.

— Чья?

— Голландского короля. Кэмпбеллов. Шпионка, с этими твоими глазами и писклявым голосом, посланная, чтобы втереться к нам в доверие и узнать, что мы замышляем. Чтобы вынюхать что-нибудь о нашем якобитском клане… Ты говорила о том, что у тебя нет бога и нет короля.

— Я не шпионка.

— Я знаю, — сказал он. — Я знаю. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так, как ты. Весь наш клан живет и сражается, лишь чтобы вернуть короля Якова на трон. Мы все служим королю, а ты… — Он длинно и тяжело вздохнул. — Пойми, о чем думает мой брат. Однажды он станет главой нашего клана, а сейчас мы слишком рискуем. Тучи сгущаются…

Мы слушали водопад. Слушали тишину, которая наступает, когда двое людей хотят говорить, но не решаются. Вокруг было столько света, вода блестела так ярко, что было трудно думать о сгущающихся тучах, врагах и войне. Трудно поверить в то, что у меня были и другие жизни, с пепельного цвета кошками и кровавыми зимними рассветами, от которых захватывало дух. Казалось, это было так давно.

— Сара ждет ребенка, — сказал он. — Она еще сомневалась в этом после Хогманая, но теперь уверена. Он быстро растет. Она… — Он отвел руку, показывая, какой у нее живот.

Я кивнула:

— Я знаю.

— Правда?

Я пожала плечами, показала пальцем на глаза:

— У меня есть вот это.

— Правда?

Мы кивнули друг другу. И молча двинулись обратно к хижине под пение птиц и жужжание мух. Я нашла пустырник, эту истинно женскую траву. Он лечит тошноту и беспокойство, он хорош вообще для всего, и я дала его Аласдеру.

— Нужно заварить листья и пить маленькими глотками, — сказала я. — А если бросить немного в огонь, то запах дыма успокоит ее. Он с Собор-гряды. Там есть склон, поросший этой травой.

Он удивленно переспросил:

— Откуда?

Тогда я, покраснев, перечислила придуманные мною имена холмов, по которым я бродила, которые так любила и чьи очертания хорошо знала. Я перечисляла их, а он слушал и улыбался. Он даже задержался немного и, усевшись у очага, назвал мне их настоящие имена. Вместо того чтобы уйти с пустырником, он остался и нашептывал мне:

— Гирр-Аонах. Аонах-Дабх. Сгорр-на-Ких.

Он произносил названия очень медленно. Он помогал себе руками, будто отщипывал слова, когда проговаривал их.

— Твоя очередь, сассенах.

— Аонах-Дабх.

Я старалась. Я складывала губы точно как он. Сидя у огня, мы произносили одни и те же слова.

Он остался со мной до самых сумерек. Потом взял траву и медленно повернулся к выходу.

— Быть может, где-то у тебя есть мужчина? — спросил он. — Муж?

— Нет.

Он переступил с ноги на ногу, посмотрел на пустырник в своей руке:

— Тебе не грозила опасность?

Я не поняла, что он имеет в виду. Я моргнула. Когда человек по-настоящему может быть в безопасности?

— Когда путешествовала, — сказал он. — Ты такая маленькая — и одна и не можешь постоять за себя…

Его губы дрогнули. С них сорвались слова, которые он не хотел произносить.

Тогда я поняла его. Я догадалась, о чем он спрашивает. Солнце опустилось совсем низко. Мы очень внимательно разглядывали пустырник, маленькие волоски на кончиках листьев. Я вспомнила, как солдат шептал: «Тише… Ты будешь ласкова со мной».

— Не всегда, — сказала я.

— Где? Где тебе грозила опасность?

Я шмыгнула носом:

— За день до того, как я пришла в Хайленд, на меня напали.

— И сильно навредили тебе?

— Не слишком. Не настолько, насколько могли бы.

Он напрягся. Я видела, как напряглись его мышцы и он резко выдохнул.

— Здесь ты будешь в безопасности, — сказал он. — Я обещаю.

Мы с ним никогда не были сильны в прощаниях. Они всегда получались одинаковыми — мы стояли, ковыряли камни башмаками, пока он не поворачивался быстро и не уходил.

Я размышляла, почему он спросил меня. Я грызла ногти и крутила волосы. Лежа в темноте рядом с толстыми старыми курами, думала: «Почему он спросил меня?» и «Она ждет ребенка».

Я не похожа на других — так он говорил. «Но все-таки я человек и чувствую то, что чувствуют люди». Я знаю, какая красота может быть в людях. Я видела ее в том, как женщина укладывает волосы под чепец и закручивает прекрасные локоны, а у меня были темные волосы и не было чепца. За день до того я опустила голову, чтобы попить из озера, а когда подняла ее, то в волосах запутались водоросли и водяная улитка. Целый день я этого не знала. Улитка раскачивалась на моих волосах. Она оставила на мне влажный серебристый след, и я пронесла ее через Три Сестры, так что она увидела то, что ни одной другой улитке не дано было увидеть.

Я повернулась на бок, обняла колени.

Мое сердце твердило: «Он, он…» Но разум требовал прекратить этот лепет, потому что какой в нем смысл? «Засыпай, Корраг. Хватит чувствовать то, что ты не должна чувствовать».