– Есть сигаретка? – поднял он взгляд на Ингу.

– Я не курю.

Обращенный к ней снизу взгляд был взглядом настолько уставшего и настолько беззащитного существа, что Инга, которая из Интернета, разумеется, знала о Филиной репутации и потому готовилась к его приезду, заботливо собирая капля по капле всю свою желчь, теперь оказалась захвачена врасплох и не смогла среагировать в русле этой «антифилиной» подготовки. Вместо желчи, отпора и сарказма, которые она собиралась обрушить на его голову, Инга вдруг просто и необъяснимо порывисто его пожалела.

Филя сидел на полу у ее ног, немощно подогнув колени, так и не расстегнув до конца куртку, привалившись спиной к безнадежно испорченному дивану и откинув голову на мерно вздымающийся, провонявший мочой, теплотрассами и помойками собачий бок. Он смотрел в ее невероятно синие глаза и думал, что если бы не знал ее раньше, то наверняка бы решил, что она носит декоративные линзы. У Риты были совсем другие глаза.

– Она моя дочь? – перескочив сразу через несколько ступеней, спросил он.

Инга отрицательно покачала головой.

– Жалко, – вздохнул Филя. – Славная получилась…

– Женись, если нравится.

Инга произнесла это таким ровным, таким обыденным тоном, что иностранцу, не понимавшему языка, это показалось бы просто вежливой фразой – предложением стакана воды или дежурным, ничего не значившим замечанием, сделанным лишь для того, чтобы разговор не угас. Однако иностранцев тут не было. А Инга сказала то, что она сказала.

Филя помолчал, вглядываясь в ее лицо. Внутренние усилия, необходимые на такую реплику, непременно должны были оставить на нем свои следы – смущенно приподнятую бровь, извиняющуюся за бестактность улыбку или хотя бы на долю секунды отведенный в сторону взгляд. Однако у Инги в лице ничего такого не случилось. Даже тени малейшей не пробежало по этому все еще красивому лицу.

Безмятежно глядя на него холодными синими глазищами, Инга была абсолютно в своем репертуаре. Перед Филей стоял его подлинный учитель, настоящая инопланетная тварь. Единственное беспокойство, которое он улавливал в ней, было связано вовсе не с ним, не с его возможным отцовством и уж точно не с ее неожиданным предложением. Нет, Ингу беспокоила ее уязвленная гордость.

Неказистый Филя, которому она когда-то выделила от королевских щедрот пару недель своей невероятной жизни, по ее глубокому убеждению, не годился в чуваки, на чье имя, набранное в Интернете, выскакивает несколько десятков, а то и сотен тысяч линков. Но тем не менее он в эти чуваки угодил, и от ее некогда оглушительного превосходства, с позиции которого она привыкла взирать не только на него, но и на всех остальных мужчин, не то чтобы не осталось следа, но оно было в значительной мере попрано этим фактом. Оно накренилось.

Этот крен, разумеется, нисколько не отменял пронзительной синевы ее глаз или по-прежнему пленительного лица, как не отменял он и ее прошлых подтвержденных побед. Термин «подтвержденная победа» Инга позаимствовала из одной книжки про военных летчиков эпохи Второй мировой. Книжку ей оставил подбитый Ингой лет восемь назад худой и весьма нервный англичанин, приезжавший преподавать свой язык в местный пединститут. Согласно британской авиационной классификации, к вероятным победам относились боевые машины противника, подбитые в ходе воздушного боя, но сумевшие, не рухнув на землю, выйти из поля зрения пилотов или других наблюдателей. Таких побед Инге было даром не нужно. То, что она делала, всегда и со стопроцентной уверенностью было подтверждено.

Ее превосходство хищницы и молниеносного аса формировалось еще в старших классах средней школы, когда в окно ее спальни, согласно городской легенде, взрослые мужики лезли с улицы один за другим. Что вынуждало их быть столь нетерпеливыми, оставалось ее фирменным секретом, но одно обстоятельство было известно практически всем – хоть сколько-нибудь симпатичному представителю мужского племени она не отказывала. В каждом она умела найти что-то интересное для себя. В городе даже составился своеобразный мужской клуб, входным билетом в который служил хотя бы мимолетный роман с Ингой. Филя со своими двумя неделями занимал в этом клубе далеко не самое последнее место и некоторое время слегка гордился своим членством в этой негласной организации. Остальные, разумеется, гордились тоже.

Но теперь всё грозило пройти. И даже уже не грозило, а почти прошло, и Филин московский успех, на гребне которого он теперь вдруг здесь объявился, ничуть не делал пилюлю слаще. Вернее, он был для Инги как порошок стрептоцида, которым любили потчевать ребятишек советские врачи. Эту белую горечь по каким-то причинам нельзя было запивать, и склонный к иносказаниям язык постепенно сам начинал воспринимать гадость во рту как нечто все-таки сладковатое.

– Не хочешь на Рите – женись на мне.

Свое второе предложение руки и сердца Инга сделала еще спокойней, чем первое. Она умела расставить точки над «i».

Филя улыбнулся правым углом рта.

– Мне показалось – ты на Данилова открыла охоту.

– Открыла. Но не факт, что получится.

– Рита мешает?

Инга промолчала, не отводя в сторону своих синих, как лед на большой глубине, глаз.

– Думаешь, если я увезу ее, охота пойдет удачней?

– Она сама хочет уехать, – пожала плечами Инга.

– Да, я уже в курсе.

Пес у него за спиной шумно вздохнул, завозился и лизнул ему горячим языком ухо. Филя не отстранился. Задрав голову, он смотрел на стоявшую перед ним Ингу, у которой теперь под свитером вздымалась гордая, лишенная всяких сомнений грудь, и думал о том, что именно она явилась его настоящим учителем – не Инга, а ее грудь. Эта волевая отчаянная пара не полагалась на милость капризной судьбы, не соглашалась, не плыла по течению. Она давала отпор, она боролась и при минимуме стартового ресурса, подобно глухому Бетховену, вырывала у скупой жизни победу. Эта грудь, как теперь понял Филя, и была его настоящий наставник во всем – в несогласии с миром, в неспособности удивляться, в открытом и вселенски осведомленном цинизме, в отстраненной манере называть вещи своими именами, ничуть при этом не заботясь – оскорбляет это кого-нибудь или нет. Это она навсегда отняла у него способность по-человечески стесняться, испытывать неловкость и стыд. Это она сделала его непотопляемым и мертвым.

– У пса наверняка блохи, – сказала Инга. – Ты бы хоть головой на нем не лежал.

– Мне все равно, – снова улыбнулся Филя. – Буду с блохами. Я теперь принимаю жизнь как она есть.

– Тогда женись на Рите.

– А если она все-таки моя дочь?

– Нет, Филя, – покачала головой Инга. – Твои здесь только блохи.

В этот момент наверху что-то грохнуло, и она подняла голову к потолку.

– А куда Рита пропала?

– Не знаю, – ответил он. – Вообще-то, за клеенкой ушла.

Сверху долетел приглушенный потолочными перекрытиями возмущенный голос.