– Детка! – он присаживается рядом с озабоченным видом. – Я думал, ты обрадуешься. Я вернусь, когда тебе исполнится семнадцать, и в поездке куплю тебе что-нибудь хорошее, и мы…

– Ро, – шепчу я. – Тогда будет уже слишком поздно. Ты даже не вспомнишь, кто я такая.

Последние слова вызывают новый прилив слез, и я еще больше замыкаюсь в себе. Он обнимает меня и начинает раскачивать взад-вперед.

– Мэйв, Мэйв, Мэйв, – шепчет он. – Я не знаю, что делать. Скажи мне. Скажи мне, что я могу сделать.

– Вспомни, – икаю я. – Просто вспомни.

– Я не могу. Не могу же я вспомнить того, что не было на самом деле.

– Тогда останься, – цепляюсь я за него. – Останься. Чтобы больше ничего не забыть.

Ро отстраняется от меня. На его лице проступает выражение страха. Он начинает расхаживать по комнате, так и не сняв до конца рубашку, все больше распаляясь.

– Вот только не надо так говорить со мной, Мэйв. Не надо.

Я смотрю на него сквозь слезы.

– Я просто подумала, что, если ты уедешь, случится что-то ужасное, – говорю я в отчаянии. – Я знаю, ты думаешь, что я пытаюсь помешать тебе стать музыкантом или что-то вроде того, но, клянусь богом, Ро, это не так. Я думаю, мы в опасности. Ты, я, все мы. Я…

– В следующем году ты сможешь поехать со мной, – прерывает он меня. – В следующем году мы будем вместе учиться в Килбегском университете. Можем даже вместе снять жилье, если захочешь! Но что касается этого года, Мэйв, мы же заранее знали, что он будет трудным.

Мы продолжаем в том же духе. Говорим по очереди и никогда друг с другом. Уже почти девять часов, и мы устали. Устали до мозга костей от разговоров, во рту пересохло от объяснений. В итоге мы просто ложимся и обнимаем друг друга в полной тишине. Я провожу пальцем по его губе, по всем ее припухлостям, мечтая о том, чтобы любить было очень просто – как, например, любить чьи-то губы.

Через несколько минут я убеждаю себя в том, что простая любовь возможна.

– Ро, – шепчу я. – Давай я сегодня останусь у тебя.

Глаза его расширяются.

– Что? Ты уверена?

– Да, – тихо произношу я.

– Мэйв… ты же знаешь, что мне завтра утром уезжать? Не хочу, чтобы ты подумала, будто я тебя бросаю, и чтобы ты ощущала себя одинокой.

– Я знаю. Не волнуйся. Я знаю.

Чтобы доказать серьезность своих намерений, я взбираюсь на него. Переплетаю наши руки, целую его, двигаюсь, пока мы окончательно не теряемся и пока все остальное не отходит куда-то далеко, в том числе и магия. Ро достает из верхнего ящика презерватив, через несколько неловких мгновений выясняет, какой стороной его надевать, и проникает в меня.

Мне больно. Как и ожидалось. Я прикусываю губу и сильнее притягиваю его к себе. Боль слишком велика, и мы останавливаемся. Он продолжает обнимать меня, гладит меня, как испуганную лошадь. Я пытаюсь освоиться как с болью, так и с новой для себя реальностью, с тем фактом, что я уже больше не девственница. Все длилось несколько секунд, не более минуты, но мне это нужно переварить.

– Я люблю тебя, – шепчет он, наполовину в смущении. – Я люблю тебя, люблю тебя…

И мы приступаем к делу снова, на этот раз по-настоящему. Переходим к настоящему сексу, каким он и должен быть. К столь же реальному, как и магия. В какой-то момент мы встречаемся взглядами и ощущаем себя настолько единым целым, что даже не сомневаемся в этом. И мне кажется, что он помнит. Помнит все. Свой дар, ритуал – все. Я настолько уверена в этом, что, когда все заканчивается, думаю, что прежний Ро вернулся.

– Так когда ты завтра уезжаешь? – спрашиваю я, прислушиваясь к боли внутри, ощущая, насколько мягкими стали ноги.

Мне почему-то кажется, что он сейчас ответит: «Я никуда не еду. Я остаюсь. Ехать куда-то слишком опасно. Теперь я все понимаю, все как есть, и не могу рисковать».

– В восемь утра, – отвечает он, и в его взгляде столько любви и пустоты, что я целую его на прощание, выхожу из дома О’Каллаханов и иду домой. Изо всех сил стараясь не сорваться.

26

Я вспоминаю всякие старые предрассудки, связанные с потерей девственности.

Вообще-то таких предрассудков полно, но один говорит о том, что окружающие сразу понимают, что ты потеряла девственность, по твоему лицу.

Мне такая идея всегда казалась непонятной и нелепой. Каким-то пережитком далекого прошлого, когда стоило женщине с кем-то переспать, как ее тут же называли пропащей и заставляли носить одежду с алой буквой. Примерно такая же чушь, которую проповедуют «Дети Бригитты», заставляющая людей стыдиться, чувствовать себя несчастными, терять уверенность в своих силах. А это, как я поняла, очень полезные эмоции, если нужно отвлечь людей, пока у них из-под носа высасывают источник магии.

Поэтому, открывая дверь прихожей, я уверена в том, что по выражению моего лица никто не сможет сказать, что я только что лишилась девственности.

Но, оказывается, об этом можно догадаться по моим волосам.

– Мэйв! – восклицает мама, впервые за долгое время произнося мое имя с восторгом, а не с разочарованием. – Твои волосы! Они прекрасны!

Сначала я думаю, что они бросаются в глаза, потому что взъерошены. Потом хватаюсь за прядь и рассматриваю ее с удивлением.

– Вот блин! – вырывается у меня, и мама, должно быть, снова во мне немного разочаровывается.

Впервые с самого раннего детства у меня появились кудри. Темные завитки, слегка направленные вверх на кончиках. Такое впечатление, что я подстриглась. Раньше волосы у меня свисали заметно ниже плеч, а теперь едва достают до них.

Я подхожу к зеркалу и изучаю себя. Изменилась не только форма волос, изменились их цвет и качество. Теперь они темно-коричневые, почти черные, и блестящие. Выглядящие очень здоровыми.

– Ты что, сделала химическую завивку? – спрашивает мама.

– Она что, снова в моде? – присоединяется папа, похлопывая себя по жидким, слегка вьющимся волосам. – Может, мне тоже сделать?

– Нет, – отвечаю я, слишком потрясенная, чтобы придумать какую-нибудь отговорку. – Нет, я не сделала завивку.

Мама склоняет голову набок.

– Хотя волосы у тебя всегда были немного чудаковатые.

Я краснею от слова «чудаковатые» и ничего не говорю.

Папа уже потерял интерес и снова переключает каналы.

– Сплошные фильмы ужасов. Наверное, время года такое. Посмотришь с нами, Мэйв?

Он смотрит на меня с такой надеждой. С надеждой на то, что я втиснусь между ними и буду смотреть фильм ужасов, поставив