Он шепнул его, коснувшись плавающей в воздухе длиннопалой руки...

... И очнулся.

Боль навалилась внезапно и с такой силой, что Артём не сумел сдержать стон. От боли все вокруг было мутным и багровым. Но с болью Грива умел справляться. И справился. Зрение прояснилось - и Грива увидел Дашу. Даша смотрела на него. Слезы, серебряные капельки, выскальзывали из уголков ее широко раскрытых блестящих глаз и быстро, как крохотные живые существа, сбегали по щекам...

- Не плачь... - прошептал Грива. - Дашенька, не плачь. Ты такая красивая... Все будет хорошо...

Девушка качнула головой. Улыбнулась вымученной улыбкой.

- Ты сильный и храбрый, Ар Т'ом... Но ты умираешь. И я умру вместе с тобой.

- Нет, мы... - В горле Артёма было так сухо, что вместо слов получился невнятный сип.

Даша поднесла к его лицу руки, сложенные горстью. Струйка холодной воды потекла ему в рот. В голове немного прояснилось.

- Мы не умрем, - произнес он, вложив в эти слова все оставшиеся силы. - Верь мне!

- Я тебе верю, любимый! - плача, проговорила Даша. - Я тебе верю...

Черты ее лица расплылись, и Грива снова потерял сознание.

Трехглазый был там же, где Грива его оставил. И Артём по-прежнему держал его за руку.

- Помоги мне! - попросил Грива, вглядываясь в это нечеловеческое и вместе с тем почти родное лицо. - Укажи мне путь!

Ничего не происходило. Длинное желтоватое тело плавало в воздухе. А внутри Гривы нарастало чувство: вот-вот, сейчас это произойдет... И - произошло!

Третий глаз на выпуклом лбу существа ожил «проступил» сквозь фиксирующую ленту, как жидкость проступает сквозь ткань. Глаз был синий, как вода горного озера. Или - как линза-концентратор в стволе импульсника. Да, именно так. Как линза. Казалось, за ним, внутри, в глубине, бурлит, умножаясь с каждым мгновением, заряд чудовищной энергии...

- Иди домой, новый человек! - грянуло в мозгу Гривы. - Иди домой - или у тебя не будет дома!

- Но как? - спросил Грива, содрогаясь от той силы, что кипела внутри синевы.

- Отдай всё! - грянул Голос. - Отдай всё до конца!

- Но тогда... меня больше не будет? - прошептал Артём. - Я умру, да?

- Больше чем умрешь, новый человек! - Голос рвал мысли Гривы, обращал их в разноцветные клочья, кружащиеся в ревущем потоке. - Это больше, чем смерть, новый человек! Это - Исход! Иди домой. Домой!

- Да... - чуть шевельнул губами Артём. - Я иду...

Выпустил руку трехглазого и шагнул в бездну. Уже растворяясь в ничто, Артём успел почувствовать, как чьи-то пальцы сжали его ладонь...

Так бывает, когда без аппарата нырнешь на слишком большую глубину. Где-то наверху - перламутровая пленка поверхности. Тебя несет к ней, ты двигаешь руками и ногами, чтобы добраться до нее быстрее, отработанный воздух (его осталось совсем немного, и он так и горит внутри) рвется наружу. Но ты знаешь: поддаваться рефлексам нельзя. С каждым уходящим пузырьком ты теряешь плавучесть, а желание вдохнуть намного сильнее желания выдохнуть. В какой-то момент ты понимаешь, что можешь и не успеть. Чувства притупляются (остается только одно - дышать!), угол зрения сокращается, теперь в нем - лишь бесконечно далекая бликующая пленка... А потом приходит покой. Ты продолжаешь двигаться, но так медленно, словно каждая секунда - бесконечность. И тебе уже не важно, всплывешь ты или нет... Пузырьки воздуха выскальзывают у тебя изо рта и уходят к солнечной кисее над головой (совсем близко), и ты больше не приближаешься к ней, а через еще одно бесконечное мгновение начнешь удаляться...

... И тут пленка разлетается в клочья, тугая струя ударяет в тебя, бросая вниз, но цепкие крючья манипуляторов вовремя охватывают твое обмякшее тело, вздергивают его вверх, и ты повисаешь над водой - оглушенная рыба в лапе механического «альбатроса». Еще один рывок - и ты у него в брюхе: в реанимационной капсуле спасательной вертушки. Сквозь мерцающую пелену беспамятства до тебя доходит чужая мысль: «Успел...» И в следующий миг вся замороженная боль умирания взрывается у тебя внутри.

Артём Грива

- Артём... Артём Грива... Майор, ты меня слышишь? Если ты меня слышишь, мигни...

Мутная дымка перед глазами. В дымке - что-то желтое... Или розовое... Что-то постороннее - во рту, в горле, в теле... Чужеродное... Металл... Тело скручивает судорога, но результат - новая боль. И понимание - у меня есть руки. Только они не слушаются... Еще одно усилие...

- Проклятье! Держите его, держите! - рявкает злой (и такой знакомый) голос.

Я пытаюсь что-то сказать, но что-то постороннее в горле мешает. Спазм. Желудок сжимается, в горле булькает слизь, ледяной воздух обжигает легкие...

Судорога, новая боль, еще судорога, треск, хруст, пронзительный надрывный вопль сирены, мутная пелена вспыхивает желтым огнем... И рассеивается.

Я - жив. Я сижу на краю кровати. Передо мной - белая стена. Справа панически верещит какая-то механика. Дышать по-прежнему трудно.

Ага, изо рта свисает какая-то трубка. Тяну. Трубка поддается неожиданно легко и оказывается у меня в руке. Она скользкая.

Нога!

Я смотрю на свою голень. Почему-то я знаю, что она должна быть сломана. Открытый перелом. Белая кость, торчащая из рваной раны... Ничего этого нет. Только розовое пятно шрама на загорелой коже.

- Майор Грива! - раздается голос за спиной. Оборачиваюсь. Слишком резко. Что-то опять опрокидывается. Короткая боль в предплечье...

Я узнаю его не сразу, невысокого крепкого японца в тщательно отутюженной бледно-голубой одежде (Одежде! Как давно я не видел одетых людей!), с радужным значком на груди. На плечах его узенькие серебристые полоски с золотыми значками...

Потом у меня в голове словно вскрывается какой-то шлюз - и я понимаю, что это погоны. Погоны специального координатора Всемирного комитета по выявлению и пресечению несанкционированных научных исследований, чаще называемого «Алладин». И человек этот мне очень хорошо знаком. Специальный координатор Хокусай Танимура. Мой непосредственный начальник, давний приятель моего деда, Андрея Алексеевича Гривы. А сам я тоже Грива. Артём Алексеевич.

«Ар Т'ом, - приходит откуда-то изнутри певучая фраза. - Ар Т'ом. Изначальный Свет».

- Позволь, я это сниму, - говорит специальный координатор Хокусай и аккуратно отделяет от моей кожи присоску-рефлексор. На моем запястье - свежая ссадина и выдранный «с мясом» наручник фиксатора с обломками крепежа.

Я поднимаю голову и осознаю картину целиком: больничную палату (в некотором беспорядке), группу людей в белой униформе, опасливо сбившихся у двери, пока специальный координатор высвобождает меня из тенет медицинского оборудования.