Советский представитель попросил Андерса изложить свои соображения по этому вопросу в письменном виде для представления в Генеральный штаб Красной Армии. При этом он заметил, что подобные предложения могут в призывных комиссиях вызвать замешательство, так как комиссии не сумеют объяснить польским гражданам, почему их не принимают в армию[59].

После такого выступления Андерса прием призывников был временно приостановлен: инструкции, направленные по этому вопросу призывным комиссиям, создавали возможность для больших злоупотреблений, насаждали в армии антисемитизм. Кроме того, своим выступлением Андерс разделил польских граждан на две категории, что с политической точки зрения являлось абсурдом, не говоря уже о том, что в итоге на многие тыс. человек уменьшался приток пополнения в нашу армию.

Посол Кот, не зная существа вопроса, 8 февраля 1942 года, то есть спустя каких-нибудь две недели после упомянутого совещания, телеграфировал Сикорскому: «… Советы усилили свою подозрительность в отношении армии, и мы чувствуем их желание искусственно ограничить приток солдат в армию…».

На основании инструкции Андерса некоторые офицеры (главным образом председатели призывных комиссий) издали приказы, запрещавшие принимать в армию национальные меньшинства.

Профессор Кот, который случайно получил такой приказ, подписанный полковником Клеменсом Рудницким, вмешался в это дело и телеграфировал Андерсу 17 февраля: «… Приказ полковника Рудницкого, запрещающий призыв национальных меньшинств в армию, так сформулирован в отношении евреев, украинцев и белорусов, что советские представители интерпретируют его как стремление польских властей запретить допуск этих национальностей в армию. Мы засыпаны жалобами и протестами лиц этих национальностей против подобной позиции командования. Нельзя ли найти какую-то форму исправления приказа, что позволило бы обиженным понять, в чем дело?»

Андерс приказал не отвечать на телеграмму, он лишь рассмеялся и сказал, что Рудницкий мог бы написать приказ умнее.

После совещания, о котором я рассказывал выше, дух сотрудничества опять оказался сильно подорванным. Позиция Андерса в вопросе о готовности армии отчетливо свидетельствовала о том, что на нас рассчитывать нельзя. Это вызвало со стороны советских властей недоверие к нам и еще более усилило их горечь.

Такова была обстановка, когда в первых числах февраля командование армии отправилось на новое место — под Ташкент, в Янги-Юль.

Сразу же после нашего приезда туда к нам явился подполковник Гулльс, который с этого момента стал второй тенью Андерса, жил в штабе, столовался у генерала и вскоре начал осуществлять свои планы, исподволь навязывая свою волю; он стал как бы английским опекуном Андерса, что, впрочем, принималось генералом весьма охотно.

Сразу же был обсужден вопрос об эвакуации части войск в Иран. В соответствии с заключенным соглашением 2 тыс. летчиков и 25 тыс. солдат предполагалось направить в Англию и на Ближний Восток. Это должно было произойти лишь тогда, когда численность польских частей в Советском Союзе будет доведена до 96 тыс. человек.

Вопросами эвакуации и вывоза людей с той поры начал заниматься подполковник Гулльс, а Андерс официально перестал в них вмешиваться. Решили, что так будет лучше. Одновременно Гулльс уговаривал Андерса поехать на Ближний Восток и в Англию. И генерал начал предпринимать соответствующие меры, направив Сикорскому телеграмму с просьбой разрешить ему выезд в Лондон для обсуждения срочных военных дел. Через несколько дней от Сикорского пришел ответ: если Андерс считает это необходимым, то может приехать. А в это время, примерно 15 февраля, Гулльс вылетел в Москву для обсуждения с шефом английской военной миссии генералом Макфарланом вопроса эвакуации на Ближний Восток 27 тыс. поляков. По дороге он заехал в Куйбышев к послу Коту и проинформировал его об этих делах. Кот считал, что до отлета в Лондон Андерс обязан побывать в Москве и обстоятельно обсудить военные вопросы. При этом он заметил, что было бы хорошо, если бы он сам также смог поехать Москву, и в связи с этим 20 февраля направил Андерсу следующую телеграмму:

«Подполковник Гулльс доложил мне о саботировании планов эвакуации. Считаю необходимым ваш приезд в Москву. Когда бы вы смогли отправиться туда для решения этого и других вопросов? Поехали бы вместе…»

Такое предложение меньше всего устраивало Андерса; он решил не брать посла с собой, а сделать все самолично.

После приезда Гулльса в штаб отношения с советскими властями значительно ухудшились. Дело дошло до того, что советские представители вторично обратились к Андерсу с просьбой заменить начальника штаба Окулицкого из-за невозможности сотрудничать с ним. Андерс, хотя и с большой неохотой, все же согласился в ближайшее время освободить Окулицкого. Сотрудничество с советскими офицерами не везде складывалось успешно. В 7-й дивизии в Кермине генерал Богуш показывал свою власть: самовольно, без согласования с советскими представителями занял под госпиталь местную школу, а его начальник штаба, известный своими германофильскими убеждениями подполковник Аксентович (Гелгуд), выдвинул перед председателем райисполкома требование о немедленном исправлении дорог и мостов, а в случае невыполнения приказа грозил расправой. Нечто подобное происходило и у генерала Токаржевского в 6-й пехотной дивизии[60]. Все это вместе с совершенно явной позицией Андерса, который, с одной стороны, подстрекал к подобным выступлениям командиров различных частей, а с другой, не желая отправлять подчиненные ему войска на фронт, своим поведением недвусмысленно давал понять, что советское командование не может рассчитывать на Польскую армию, все более ухудшало наши взаимоотношения с советскими властями.

Штаб уже прочно обосновался на новом месте. Здание командования армии было еще лучше и великолепнее, чем в Бузулуке; здесь имелось около пятидесяти комнат, и этого вполне хватало для нужд штаба. Андерс жил рядом, в особняке, расположенном примерно в двухстах метрах от штаба, и занимал пять комнат; я жил вместе с ним. Кроме того, в нашем доме устроились начальник штаба и полковник Волковыский. Приехавший епископ Гавлина также разместился здесь, заняв одну комнату. Особняк находился в замечательном, довольно большом саду у самой речки. Окрестности были очень живописны.

Время шло, войска обучались, и вскоре стало очевидным, что 5-я дивизия, собственно, уже совсем готова к боевым действиям. В ответ на соответствующее замечание представителя советского командования об этой дивизии Андерс решил провести смотр ее готовности. В конце февраля он отправился в Джалал-Абад к генералу Боруте. Во время инспекции были проведены боевые стрельбы всей дивизии совместно с артиллерией и минометами. После артиллерийской подготовки 15-й полк при поддержке пулеметов перешел в наступление на так называемую Орлиную гряду. Во время этих учений произошел несчастный случай: один из минометов не выбросил мины, которая взорвалась на месте, ранив около пятнадцати человек. За ходом учений наблюдала вместе с нами приглашенная группа советских офицеров. Учения продолжались два дня — 26 и 27 февраля — и прошли вполне успешно.