Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сначала я помещался в большой комнате, но вчера туда въехал новый жилец – перс, который первым делом поставил на стол портрет в рамке Греты Гарбо – c’est tellement typique. Я же переехал в не менее уютную комнатку под крышей – и дивно сплю. Сейчас послал известие Кириллу о своем прибытии. Говорят, он учится хорошо, – Зина его до основания разбирает и складывает опять: безалаберность, конечно, осталась, и девочки, и путаница, и ветер – одним словом, все его черточки, – но вот она утверждает, что он учится. Гуляючи по парку (где стволы так же зелены, как и газоны), я Зине сказал все, что надо было, о барышнях Пельтенбург. В пнях была заметка, что Pen Club меня угощал завтраком, но это неправда. Страшно милы и муж, и свекр Зинины, – муж Святослав = Светик (что мне странно произносить, правда?), тоже тенишевец: он теперь занялся писанием романа, показывал мне отрывки – и очень неплохо.
Буду отсюда писать маме и Фондаминскому. Здесь слуга, Воронкин, с меланхоличным лицом, очень милый, возится со щенком и чудно готовит. Посматриваю на младенцев, – тут все коляски на толстых шинах. Проснулся en sursaut вчера с полной уверенностью, что мальчик мой попал ко мне в чемодан и надо скорее открыть, а то задохнется. Напиши мне скорее, любовь моя. Топики, топики, топики – об подножку стульчика на кухне по утрам. Я чувствую, что без меня там вылупляются новые слова. Скажи Анюте, что, когда после первого разговора с персом он ушел (с тем чтобы въехать вечером), не заплативши аванса, Зина воскликнула: «Вот если бы мама была на моем месте, выкрутила бы у него деньги〈,〉 так что он и сам бы не заметил».
Напомни мне, знаешь, сказать «Совр. зап.», что я хотел бы написать статейку о «Якоре». С подозрительной легкостью и красноречивостью говорю по-французски. Не знаю, как сегодня сойдет моя «Mlle» – боюсь, что длинно и скучно. Добрейшего Александра Яковлевича еще нету здесь, но встречу его в Париже и все вам о нем напишу. Хорошо было бы, знаешь, жить тут – прекрасная тишина после наших гаражей, за окном большой сад, все утро щекочут слух воробьи, а иногда примешивается дрозд – вот и все звуки. Ванная комната имеет тот покорно и безнадежно грязный вид, который имеют все ванные. Целую тебя, моя дорогая любовь. Я немножко отступил от картины, и вижу ее лучше, и вижу, как ты хороша. Напиши мне скорее, моя жизнь.
В.
Брюссель, рю Вашингтон, 4 —
Берлин, Несторштрассе, 22
27 – I – 36
В тот же вечер выступал Моруа, и давали премьеру фильмы (об) Анне Павловой!
Дорогая моя любовь, получил твое письмо, с вихревым следом его лапки, и мамино: я ей, кстати, уже написал обо всем. Я начинаю бешено скучать по тебе. Французский вечер прошел «блистательно», но народу было маловато, – впрочем, была вся «элита»[119]. Hellens (который мне звонит каждый день, а завтра я у него завтракаю) находит, что нужно дать «Mlle О» Полану («N.R.F.»), но думаю, что газета заплатит дороже. Отчет о вечере привезу (вообще, масса мелких заметок и статеек, – собираю, что могу, но ты знаешь, как я неохотно это делаю), – сравнивают с Рильке, который сейчас очень в моде. Читалось хорошо, так как чудно слушали. А вчера был русский вечер и народу было много, – и зал очаровательный, и «все доходило». Сперва я прошел стихи, потом «Уста к устам», причем. Я думаю, что он сейчас спит – душенька мой – или деловито выбрасывает за борт балласт – и уже лежит подушка на полу, а рядом соска, а он стоит стоймячком и что-то приговаривает. Причем очень смеялись в нужных местах; во втором же отделении я прочел три последних главы «Приглашения» (накануне у Зины был чай, и я читал у нее главы промежуточные, так что она теперь знает всю штуку), и результат был таков, что я, разумеется, буду эти главы читать и в Париже. После сего был ужин в ресторане. Теперь насчет Элеоноры: она была на моем французском чтении, тут же очень удачно была сведена с Зиной (которая все милее и милее), и на другой день (значит, в субботу) была Зиной приглашена на чай, и пришла первая с кучей тюльпанов. С Зиной она прекрасно сошлась – ходили уже в обнимку, ибо Зина faisait de son mieux, после чая было это самое чтение – промежуточных глав, – после чего гости (Ауэрбах с женой, Базилевская, Ильяшенко, еще кто-то) ушли, но Элеонору (и Кирилла) удержали на ужин (т. е. обед по-ихнему), после чего отправились все вместе в кинематограф. Мало того: по окончании довольно неудачной фильмы пошли в кабачок-подвальчик (знаешь, обычная пошленькая тусклота-теснота-уютность, с испанцем, играющим на гитаре, табачным туманом и картинами, изображающими безглавых танцоров, падающие дома, кровь, уродов, коров) и уже около половины второго провожали Элеонору в гостиницу; вчера она тоже была, а вечером уехала (с ужасной смесью из «Уста к устам» и «Приглашения» в голове). Что же касается Каплана, то он дважды заезжал к Зине, пока я благополучно завтракал у Щербатовых, а затем с женой и автомобилем присутствовал на моем чтении в клубе и, хотя я многое делал, чтобы этого не случилось, проскользнул с автомобилем и женой в ресторан, где мы ужинали, – и Зина с ним сговаривались (пока я ей не наступил на ногу), как бы устроить чтение мое в Энтхофене. Я тебя, любовь моя, люблю, душенька моя дорогая, – наверное, здорово устаешь, я все думаю о тебе, о мальчуганчике. Сергей и Щербатовы трогательно возятся с Кириллом, который и спит, и столуется там; и мальчик есть у Сергея, пятилетний, чудесный, – было так странно его поднять с полу. Он очень изменился к лучшему, Кирилл, во всех смыслах, Зина его очень любит. За это время он успел: 1) упасть с мраморной лестницы в Maison d’Art, 2) растянуться на мостовой перед рестораном, где мы вчера ужинали. Я покамест набрал всего только семьсот Семен Людвиговичей. Сегодня вечером еду в Антверпен, а завтракал только что у совершенно очаровательнейшего издателя Masui, который женат на… Маргарите. Получил от Татариновой письмо с приглашением на вечер к ней (с французами) 29-го, так что я отсюда выйду в среду около часу дня. Сергей мне показывал чудные гравюры и портреты Грауна и другие генеалогические штучки. Я не знал, например, что мы в родстве с Шаховскими, а у Щербатовых подали гигантскую кулебяку, ибо за столом четырнадцать человек и атмосфера «Войны и мира». On a beaucoup admiré мальчика моего и тебя. Très svietski.
Чтой-то «Отчаяние» не выходит? Анюту приветствую, – прочти ей о Элеоноре и т. д. I did my best – и обе друг дружке весьма понравились. Напиши мне еще, душенька моя. Тут теплынь, в конце бульвара скверик с черными канделябрами араукарий, причем те, что помоложе, тщательно прикрыты ельником – хвойный камуфляж. Кулишер всех людей делит на киевлян и некиевлян. Очаровательной оказалась Регина, молоденькая, седоватая дама, с талантом au dire de Zina. Муж Зины необычайно прямолинейный человек и сказал мне: 1) что он меня не терпел, потому что он думал, что я сноб, как Ника, 2) которого он не терпит за неискренность. Кирилл побаивается его. Ну, моя радость, нужно мне теперь написать две открытки в Париж, а там пора и в Антверпен собираться. Я тебя очень люблю. Я тебя очень целую. А вот это ему: