– Лазарь! Мы снабдим тебя воображаемыми золотыми горлицами вместо мотора! Мы повесим чучело св. Франциска! Мы убьем всех крошек у себя в мозгах! Мы вольем вино в глотки разлагающихся лошадей!!! Мы притащим парашюты на поэтическое чтение!

(Ирвин держится за голову.)

Это лишь избранные примеры того что он говорит на самом деле —

И мы все грузим, типа Ирвин грузит вот таким:

– Мы будем показывать задницы на экранах Голливуда.

Или я говорю:

– Мы привлечем внимание гнилой урлы!

Или Саймон:

– Мы покажем им золотой мозг наших хуев.

То как эти люди разговаривают – Коди говорит:

– Мы отправимся на Небеса опираясь на руку того кому помогли.

Проездом как исчезающая молния, и не беспокойся —

Мы все втискиваемся в две разные машины, Дональд едет впереди, и отъезжаем на поэтическое чтение которое мне будет не по кайфу на самом деле и я его еле выдержу, я уже вбил себе в голову (вино и прочее) выскользнуть в бар и встретиться со всеми потом —

– Кто этот Меррилл Рэндалл? – спрашиваю я – поэт который будет читать свою работу.

– Это такой тонкий элегантный парень в очках в роговой оправе и с миленькими галстучками которого ты встречал в Нью-Йорке в «Ремо» но не запомнил, – говорит Ирвин. – Из толпы Харцджона —

Чашки для ужина с чаем – может и интересно слушать как он спонтанно беседует но я не стану высиживать все его ремесленные поделки на пишущей машинке посвященные как это обычно с ними бывает имитации, лучшей поэзии до сего времени написанной, или по меньшей мере приблизительному соответствию – я б лучше послушал новые словесные бомбы Рафаэля, на самом деле я б лучше послушал как Лазарь напишет стихотворение —

Роза медленно напряженно ведет свою машину в поток движения в центре Сан-Франциско, я не могу не думать «Если б за рулем сидел старина Коди мы б уже обернулись туда и обратно» – Смешно что Коди никогда не ходит на поэтические чтения или им подобные мероприятия, он приходил только раз, почтить первое чтение Ирвина, и когда Ирвин закончил выть последнюю поэму и в зале наступила мертвая тишина именно Коди, нарядившийся в свой воскресный костюм, выступил вперед и протянул поэту руку (своему корешу Ирвину с которым стопом проехал сквозь Техасы и Апокалипсы 1947 года) – Я всегда вспоминаю это как типичный смиренный прекрасный акт дружбы и хорошего вкуса – Касаясь коленями в машине и все вверх тормашками мы все озираемся по сторонам вытягивая шеи пока Роза пытается втиснуться на стоянку, медленно – «О’кей, о’кей, еще чуточку, рули давай». А она вздыхает «Ну вот и всё» – Мне хочется сказать «О Рози сидела б ты лучше дома лопала бы шоколад да читала Босуэлла, все эти выходы в свет ничего тебе не дадут кроме морщин тревоги на лице – а в светской улыбке ничего кроме зубов».

Но зал где проводятся чтения полон тех кто приехал пораньше, девчонка продает билеты, есть программки, и мы рассаживаемся разговаривая и в конце концов мы с Ирвином рвем оттуда купить квинту «сотерна» развязать языки – На самом деле это очаровательно, Дональд там сейчас один, девушка ушла, и он выдает текучие очаровательные шуточки – На фоне стоит Лазарь, я сижу на корточках с бутылкой – Роза нас привезла и на этом ее миссия окончена, она идет и садится, она была Матерью привезшей Движущуюся Машину на Небеса, со всеми своими детишками которые никак не хотели верить что дом горит —

Меня интересует только что потом в большом доме будет партея, с чашей пунша, но вот сюда входит Дэвид Д’Анджели, скользя как араб, осклабившись, с прекрасной молодой француженкой по имени Иветта под руку и О он ведь совсем как какой-нибудь элегантный герой Пруста, Священник, если Коди Проповедник то Дэвид Священник но у него постоянно есть какая-нибудь красивенькая лапочка на поживу, по сути же я уверен что Дэвиду принять Обет в Католических Орденах не позволит одно – он может захотеть жениться (уже однажды был женат) снова, и воспитывать детей – изо всех нас Дэвид самый прекрасный человек, у него совершенные черты лица, как у Тайрона Пауэра, однако тоньше и эзотеричнее, и этот акцент с которым он разговаривает уж и не знаю где он его подцепил – Он как Мавр получивший образование в Оксфорде, нечто отчетливо арабское или арамейское есть в Дэвиде (или карфагенское, как в Блаженном Августине) хоть он и сын ныне покойного зажиточного итальянского оптовика а мать его живет в прекрасной квартире с дорогой мебелью красного дерева и серебром и погребом полным итальянской ветчины и сыра и вин – домашних – Дэвид как Святой, он похож на Святого, он из таких обворожительных фигур которые молодость свою начинают с поисков зла («Попробуй-ка этих пилюль», сказал он в первый раз когда Коди с ним познакомился, «они в самом деле тебя закинут дальше некуда» поэтому Коди так и не осмелился их взять) – Вот он Дэвид, в ту ночь, возлежал элегантно на белом меховом покрывале на постели, с черным котом, читал египетскую «Книгу Мертвых» и передавал по кругу косяки, странно разговаривая, «Но как изумител-льно, в самом дел-ле», говорил он тогда, но с тех пор «Ангел сшиб его со стула», ему было видение книг Отцов Церкви, всех сразу в один миг, и ему было приказано вернуться в католическую веру где он и родился поэтому он не вырос в элегантного и слегка изнеженного хипстера-поэта а вдруг стал ослепительный тип св. Августина прошлых зол посвятившего себя Видению Креста – Через месяц он уходит в Монастырь Траппистов на послушание и ученичество – Дома он на полную катушку врубает Габриэлли перед тем как идти к причастию – Он добр, справедлив, блестящ, всегда охотно все объясняет, отказов не принимает. «Твой буддизм есть не что иное как остатки манихейства Дже-е-ек, не спорь – в конце концоов и тебя крестили тут нет ваапросов, видишь», простирая свою тонкую белую нежную священническую руку для жеста – Однако вот он вплывает на поэтический вечер совершенно городской, был слух что он решил бросить всех вербовать и вышел на стадию молчания городской регулярности по этому поводу, абсолютно естественно когда под ручку такая роскошная Иветта, а он весь расфранченный до совершенства в простом костюме и в простом галстуке и с новой короткой стрижкой придающей его миловидному личику новый возмужалый вид, хоть лицо его за год и изменилось от мальчишеской миловидности до мужской миловидности и суровости —

– Ты в этом году выглядишь более возмужало! – первое что я говорю.

– В каком это смысле возмужало! – восклицает он, топая ногой и смеясь – То как он прямо подмахивает к тебе плавно как араб и вручает тебе свою вялую белую искреннюю нежную руку – Но пока он болтает а на всех стадиях его развития я могу единственно ржать, он в самом деле очень смешной, у него улыбка постоянно простирается за все пределы здравого смысла и начинаешь понимать что улыбка его это тонкая шутка (здоровенная шутка) которую он рассчитывает что ты все равно поймешь а он продолжает сиять белым безумием той своей маски пока не можешь уже не расслышать его внутренние слова которых он вовсе не произносит (несомненно смешные слова) и это уже чересчур – «Над чем ты смеешься Дже-э-эк!» выкрикивает он – Он выговаривает свои «э» широко, это отчетливо окрашенный акцент состоящий (очевидно) из второго поколения американских итальянцев но с сильными британизированными наложениями на его средиземноморскую элегантность которая создает отменную и странную новую форму английского я таких раньше и не слышал – Дэвид Милосердия, Дэвид Любезности, который надевал (по моему настоянию) мое пончо мой капуцинский дождевик у меня в хижине и выходил в нем медитировать под деревья посреди ночи и молился стоя на коленях, вероятно, и возвращался в освещенную лампой хижину где я читал «мани-хейские» сутры и снимал накидку только после того как давал мне рассмотреть как он в ней выглядит, а выглядел он в ней как монах – Дэвид который водил меня в церковь утром по воскресеньям и после причастия вот он идет такой по проходу и гостия тает у него под языком, глаза набожно и все же как-то юморно или по крайней мере обаятельно опущены, руки сцеплены, чтобы все дамы видели совершеннейший портрет священника – Все ему постоянно твердят: «Дэвид напиши исповедь своей жизни как св. Августин!» что его забавляет: «Прям все!» смеется он – Но это потому что все они знают что он неимовернейший хепак прошедший через преисподнюю и теперь устремленный в небеса, которому нет земного применения, и все в самом деле ощущают что он знает то что было забыто и исключено из пережитого Св. Августином или Франциском или Лойолой или остальными – Вот он трясет мне руку, знакомит с синеглазой совершенной красоткой Иветтой и присаживается со мною на корточки дерябнуть «сотерна» —