§ 5

Я был настолько разочарован Севильей в первый день, что решил не использовать рекомендацию для знакомства, которую мне дали, и тихонько ускользнуть в Кордову. А потом я все же воспользовался рекомендацией, и моя жизнь мгновенно изменилась! Меня таскали по кафе, ресторанам, барам, общественным зданиям и даже в странные клубы у дороги; и за несколько часов я запомнил двадцать человек по именам и куда больше — в лицо. В большинстве своем они были молоды и полны энтузиазма и разговаривали вот таким образом: всегда на фоне звякающих бокалов, кофейных чашечек, бесед других людей и скрипа стульев и столиков по камням мостовой.

— Вы встречались с доном Фелипе? Нет? Ну, это можно устроить. Он англичанин, и вам он понравится. О, muy simpatico![74]Он очарователен. Он прекрасен! Мой дорогой Аурелио, разве ты не считаешь, что дон Фелипе — прекраснейший человек?

— Несомненно.

— Но я не выношу прекрасных людей. Я от них бегу как от огня.

— Но вам понравится дон Фелипе! Он чудесный, очаровательный, он самый молодой старик, которого мы когда-либо встречали. Разве не так, Аурелио?

Здесь живешь, словно в словесном суфле. Эти люди принимали меня с ирландской пылкостью. Для них я обладал очарованием новизны и был великолепной аудиторией. Наконец они разыграли для меня представление, и я тоже стал прекрасным, несравненным и — величайший комплимент из всех — исполненным españolismo![75]Впрочем, прожив на этой планете некоторое количество лет, я и прежде встречал темпераментных экстравертов и знал, что для их энтузиазма существует временной предел и каждая встреча делает меня чуть менее precioso[76]а когда я уеду, меня тут же забудут. Это не поверхностность или неискренность, а просто жизнь в текущем мгновении, как у детей.

Они тащили меня во многие места, но легко сбивались с курса. Мы могли отправиться в одно кафе, а попасть в другое, потому что по дороге кто-нибудь очень андалусийский и precioso останавливал нас и настаивал, чтобы мы изменили свои планы. Одним из наших первых визитов была самая известная Мадонна в Севилье, покровительница быкоборцев Nuestra Señora de la Esperanza, известная также из-за района, в котором стоит ее храм, как La Macarena. Все знаменитые espadas[77]почитают ее и молятся ей, даже посвящают свои расшитые костюмы. Это красивая плачущая Мадонна со склоненным лицом, но оплакивает она матадоров, быков или лошадей, я не знаю. В ризнице нам показали ее гардероб, и рядом с парадной мантией, в которую она облачается на Страстную неделю, мы рассмотрели с благоговением матадорский костюм, принадлежавший великому Манолете, который погиб в Линаресе в 1947 году.

— О, как печально, как emocionante[78]и все же как прекрасно… Вы знаете, дон Энрике, что прежде чем Манолете поехал в Мексику, он пришел сюда и, стоя на коленях перед Святой Девой, поклялся, что если она приведет его живым и невредимым обратно домой, он посвятит ей свой плащ. Он вернулся домой — но только чтобы умереть. А здесь, — служитель отпер стеклянный шкаф, — поглядите, потрогайте и почувствуйте его, великого Манолете, traje de luces[79]…

Приятели уволокли меня в приют для нищих стариков, где маленькая пожилая сестра милосердия показала нам чудовищную картину Вальдеса Леаля, изображающую мертвого епископа, в облачении и короне, лежащего в гробу.

— Por Dios, hombre[80], это ужасно! Это чудовищно! Я никогда не могу смотреть на нее без тошноты. Мурильо говорил, что зажимал нос, когда глядел на нее.

Они увели меня в мирный patio в переулке, где вокруг фонтана поднимались колоннады, дающие тень, а в комнатах наверху жили постаревшие и одряхлевшие священники — невысокие старички в пыльных черных ризах и с очками на носах; еще здесь был ломтик южного синего неба вверху и птичка, поющая в клетке. Мы даже поднялись по наклонным переходам на вершину башни Хиральда, которая раньше была минаретом, и с нее увидели Севилью, лежащую внизу в зное летнего утра, и Гвадалкивир, бегущий серебряной нитью с холмов. Естественно, после потери такого количества энергии нам пришлось пойти в кафе и подкрепиться креветками с оливками и всякой мелкой всячиной, которой севильцы, похоже, и живут; пока мы сидели там, все новые очаровательные, прекрасные и симпатичные люди подходили и вели себя очень по-андалузски. Я размышлял, не попал ли я в какое-то общество взаимного восхищения; наверняка где-то в Севилье должен быть хоть один несимпатичный человек! И все говорили о прекрасном доне Фелипе, которому до смерти хотели меня представить. Но, поскольку он так и не появился, я начал думать, что это некий воображаемый англичанин.

Они были очень вежливы и изо всех сил пытались говорить со мной по-английски или по-французски — как я заподозрил, чтобы спастись от моего испанского.

— Во многих книгах об Испании, — сказал я, — читаешь, что ночью в Андалусии можно увидеть влюбленного, прижавшегося к железным оконным решеткам и перешептывающегося с возлюбленной. Я везде присматривался и ни разу такого не видел.

— А, — сказали мне, — так было до самой гражданской войны, но, как и многое в Испании, ушло вместе с теми временами. Теперь влюбленному не нужно шептать сквозь rejas[81]; он может делать это где угодно, потому что девушки теперь не сидят за решеткой.

— Это чистая правда, — добавил кто-то. — И теперь куда больше незаконных детей!

— Я как-то разговаривал со священником, — сказал третий, — который рассказывал мне, насколько теперь больше незаконных детей, и заметил, что во времена республики и гражданской войны испанские девушки получили свободу слишком быстро. Он говорил, что недавно одна девушка сказала ему, что у нее будет ребенок, а его отец — молодой солдат, служащий в Севилье, ее novio. Священник попросил ее привести этого юношу, чтобы посмотреть на него, и тот с радостью пришел. Парень сказал священнику, что у него очень неспокойно на душе: ведь у него еще четыре novias в разных городках Испании, и у каждой ребенок. А он, на свою беду, не знает, на какой из novias ему следует жениться, потому что его любовь к ним одинакова. И умолял священника дать ему совет.

— И что священник посоветовал?

— Ну, он, как говорят в Америке, перевел стрелки. Велел парню ехать исповедоваться священнику его родной деревни и просить совета у того.