– Молодой человек, – медленно сказал В., – лечение болезни напоминает взвешивание на безмене. Если перевешивают усилия врачей – пациент излечится. Если усилия болезни – сами понимаете. Так вот лечение рака – это то же самое, но внутри катящегося с горы полого шара, понимаете? Здесь никогда нельзя сказать, что у нас все получится, но никогда нельзя и отрицать этого. Здесь нужно просто прилагать усилия, прилагать – и надеяться на лучшее. Потому у меня и стоит вот это. – Он указал на икону святого Пантелеймона в застекленном шкафу сзади и по правую руку от него. – Символ надежды. Мы делаем что можем, но слишком часто остается только уповать на заступничество чего-то более могущественного.

– Скажите, – осторожно спросил я. – А вы бы взялись лечить Карину? С учетом всего этого.

– И даже без учета, – ничуть не сомневаясь, ответил он. – Но предвосхищу ваш следующий вопрос – не вижу смысла перевода ее ко мне. Я не смогу сделать лучше, чем то, что уже сделано. Плюс смена методик – это стресс, от которого может пойти процесс возрождения опухоли.

Я кивнул, а В. добавил:

– И еще, подобная смена лечебного коллектива – это стресс для пациентки. Пожалейте ее нервы, они и так у нее измотаны ее болезнью. Я вас понимаю. Вам кажется, что «врач ничего не делает», ведь проходят дни, недели, месяцы, а кажется, что девушке становится только хуже.

Он вздохнул:

– Но надо потерпеть. Для родственников больного раком самое главное умение – умение ждать и верить. Ждать, как солдата с фронта, верить, как жены моряков в старину годами верили, что когда-нибудь увидят на горизонте долгожданные паруса…

* * *

По дороге домой мы с Ириной молчали. Разговор оставил тягостное впечатление. Мы понимали, что вели себя как дети, что выдавали желаемое за действительное, а свой гнев на болезнь пытались перенести на ни в чем не повинного врача. Лично я ненавидел себя, и в этом я, помимо воли, автоматически, признался Ирине в подъезде собственного дома.

– За что? – удивилась она. Мы стояли на площадке у лифтов. В доме было четыре лифта, но в целях экономии работал только один, ведь жильцов было немного, особенно днем, в будни. И какая-то зараза загнала этот лифт на последний этаж, так что нам пришлось ждать.

В фойе было светло – свет лился через широкое витражное окно над входом. Витраж представлял собой какую-то абстракцию, впрочем, не раздражал, как некоторые «творения» современных художников от слова «худо», и то спасибо.

– За то, что ничего не могу сделать. Ничего. Вообще ничего. Абсолютно ничего. Умрет Карина, будет жить – от меня это никак не зависит, вообще никак! Я не могу остановить смерть, это не в моей власти!

– Вы делаете все, что только возможно, – ответила она. – И даже более того. Не вините себя.

Я почувствовал, как ее пальцы легонько касаются моей щеки.

– Вы плачете, – сказала она, смущенно опустив глаза. – Я вытерла слезу.

Она отвернулась и сказала как-то по-другому, не так четко, как обычно, глухо:

– Это мерзко, но я очень завидую сестре. О такой любви, какую вы испытываете к Каришке, мечтает каждая девушка, но случается она далеко не у всех. И…

Она замолчала, а потом сказала:

– Давайте я все-таки съеду от вас, прямо сегодня.

– Почему? – спросил я. – Зачем?

– Потому, что я ничего не могу сделать со своей завистью, – ответила она. – Будь я на месте Каришки, я была бы просто счастлива, и плевать на рак, на боли, на все. Честно говоря, испытав такие чувства, и умереть не страшно… и наоборот, страшно умереть, зная, что такая любовь существует, но у тебя ее не было и никогда не будет.

– Почему? – спросил я. – Ира, вы молоды и прекрасны, вы найдете себе кого-то получше меня. Зачем вам я? Не я один способен любить, я думаю, многие любят не слабее… будет у вас такая любовь, какую вы себе желаете!

– Немногие, – резко ответила Ирина, первый и последний раз на моей памяти став похожей на Снежную королеву, но потом ее вечная Золушка вернулась. – Нет, нет, что вы, я никогда, ни за что не стану между вами и Кариной! И не подумаю. Просто мне тяжело находиться рядом с вами, тяжело видеть любовь и понимать, что она не моя! Я должна бы радоваться вашему счастью, но не могу, я никогда не завидовала, а теперь завидую! Я бы все отдала за то, чтобы вы так любили меня, а не ее! Но этого никогда не будет, и я никогда не соглашусь на это, даже если вы мне предложите. Выхода нет!

– Выход всегда есть, – сказал я, понимая, что она так близко от меня, что я чувствую ее дыхание у себя на щеке. – Но бросать все – не выход. Думаете, мне просто видеть вас, так похожую на сестру тогда, когда я не могу быть с ней? Но мы должны продолжать бороться – вы со своими чувствами, я со своими. Давайте поддержим друг друга, ведь у нас есть то, что нас объединяет, – наша любовь к Карине! Согласны?

Она подняла на меня свои заплаканные глаза и сказала:

– Давайте попробуем.

А тут и лифт пришел.

* * *

Дома нас ожидало сообщение от академика Б.

«Диагноз полностью подтверждаю. Применяемая методика, судя по всему, представляет собой улучшенную клиническую методику покойного профессора А. с применением, там, где это возможно, современных, более эффективных терапевтических средств. В ряде случаев, как показывает анализ, эти средства позволяют увеличить эффективность первоначальной методики, и без того доказавшей свою жизнеспособность при применении на нескольких тяжелых пациентах с болезнью аналогичной этиологии и со схожей клинической картиной.

Могу обратить внимание на то, что терапевт, применяющий данное лечение, в некоторых (см. Приложение) случаях довольно смело идет на повышение эффективности препаратов по воздействию на опухоль; не могу не отметить, что им учитываются возможные неприятные последствия такого воздействия, и он заранее заботится о том, чтобы их купировать.

В целом могу высоко оценить как саму методику, так и ее практическую реализацию. Рискну предположить, что автор методики и (возможно) применяющий ее терапевт – доктор Скорняков В. В. Если это так, прошу передать доктору Скорнякову мое искреннее восхищение и сообщить, что я рад сознавать, что он входил в число и моих учеников. С уважением, Б.».

Это был последний гвоздь в гроб нашей с Ириной теории.

Мы разошлись по комнатам и не общались в тот вечер. Даже не ужинали. Я лежал на своей кушетке и думал. Размышлял я о том, что такое человек.

Наверно, Ксюшенька права и в каждом мужчине живет свинья. Определенно в нас есть что-то от этого малосимпатичного животного. Потому что слова Ирины меня взволновали. Она говорила то, о чем Карина писала. Но записи в блоге Карины были только записями, не более того. Я часто говорил, что в блоге человека мы можем увидеть то, что скрыто у него в душе. Я верил в это.

А теперь у меня появились… нет, не сомнения. Появилось нечто, что я никак не мог понять. Почему-то слова, высказанные Ириной, казались мне более искренними, чем записи Карины.