С ума сойти — она шлёпнулась в обморок! Просто так, без всякой на то причины. И, кончено, сделала это очень изящно, оказавшись в руках у Гидеона. Не знаю почему, но я вдруг ужасно рассердилась, когда увидела, как он её поймал, — так сильно, что забыла и про дрожь, и про стучавшие зубы. Но вместе с тем — будто этот калейдоскоп эмоций был и без того недостаточно ярким — я почувствовала, что по моим щекам катятся слёзы. Ах, чёрт, потерять сознание было бы сейчас куда более удачным выбором. Только вот меня бы никто уже не поймал.

В тот же миг раздался голос мёртвого Ракоци, такой глухой и хриплый, что вполне можно было поверить, что он доносится из преисподней:

— Dosis sola venum facit.[6]He волнуйтесь, я не из слабаков.

Лавиния (я решила для себя, что с этого момента она никакая больше для меня не леди), испустила короткий испуганный возглас и приоткрыла глаза, чтобы рассмотреть Ракоци. Но затем она, кажется, вспомнила, что ей полагается лежать без сознания, и с эффектным постаныванием снова сползла в руки Гидеона.

— Скоро всё станет на свои места. Не стоит привлекать к себе внимание.

Ракоци поднял голову и смотрел на нас налитыми кровью глазами.

— Это моя вина! Он же сказал, принимать его по одной капле.

— Кто сказал? — спросил Гидеон, удерживая на руках Лавинию, словно манекен.

Ракоци стоило больших усилий, чтобы снова выпрямиться на стуле, он откинул голову назад и, хрипло рассмеявшись, уставился в потолок.

— Видите ли вы танец звёзд?

Гидеон вздохул.

— Я вынужден позвать сюда графа. Гвен, не могла бы ты мне немного помочь…?

Оторопев, я поглядела на него:

— С этой? Ты что, серьёзно?

Я опрометью выскочила в коридор, чтобы Гидеон не видел моих гордых слёз, которые текли ручьями. Я не знала ни отчего я плачу, ни куда, собственно, бегу. То, что я испытывала, наверняка было самой настоящей посттравматической реакцией, о которой так много пишут. Люди, которые пережили сильнейшее потрясение, совершали удивительно странные поступки, как тот булочник из Йоркшира, о котором писали в газетах. Он раздробил себе руку горячим прессом, затем выпек ещё семь подносов булочек с корицей и лишь после этого вызвал скорую. Эти булочки с корицей были самым жутким зрелищем, которое доводилось видеть прибывшему по вызову санитару.

Очутившись на лестнице, я ненадолго замешкалась. Бежать вниз мне не хотелось, там меня наверняка поджидает лорд Алестер, чтобы совершить своё идеальное убийство, поэтому я побежала наверх. Далеко уйти мне не удалось, я услышала, как за мной мчится Гидеон:

— Гвенни! Остановись! Пожалуйста!

Я вдруг представила, как он бросил Лавинию на пол и поспешил за мной, но это не помогло — я всё ещё была переполнена яростью или грустью, или страхом, или всем вместе взятым, и, спотыкаясь, ничего не различая от застилавших мне глаза слёз, брела дальше по лестнице, а потом завернула в следующий коридор.

— Куда ты? — сейчас Гидеон бежал уже рядом со мной, пытаясь взять меня за руку.

— Всё равно куда! Только бы от тебя подальше! — всхлипывая, ответила я и забежала в первую попавшуюся комнату. Гидеон последовал за мной. Конечно же.

Я чуть было не провела рукавом по лицу, чтобы вытереть слёзы, но вовремя вспомнила о макияже мадам Россини и остановилась. Наверное, вид у меня и без того был кошмарным. Чтобы не глядеть на Гидеона, я осмотрелась по сторонам. В этой комнате всё было в золотых тонах, диванчик, изысканный письменный стол, несколько стульев, натюрморт с фазаном и парочкой груш, коллекция редких на вид сабель над каминной решёткой и величественные золотистые портьеры на окнах. Мне вдруг показалось, что я здесь уже когда-то бывала.

Гидеон выжидающе остановился передо мной.

— Оставь меня в покое! — сказала я обессилевшим голосом.

— Я не могу оставить тебя в покое. Каждый раз, когда я оставляю тебя одну, ты совершаешь какой-нибудь необдуманный поступок.

— Уходи! — мне захотелось упасть на этот диван и поколотить кулаками по подушке. Неужели я так многого прошу?

— Нет, я этого не сделаю, — сказал Гидеон. — Послушай, мне жаль, что всё так получилось, я не должен был этого допустить.

О боже, ещё один типичный случай. Яркий пример синдрома повышенной ответственности. Ну каким боком он вообще относится к тому, что я случайно наткнулась на Ракоци, который уже нализался в стельку, как сказал бы Химериус? Но вообще-то немного разбудить в нём чувство вины не помешало бы.

— Но допустил ведь! — сказала я, а затем добавила: — Потому что смотрел ты только на неё.

— Да ты ревнуешь! — Гидеон имел наглость разразиться громким смехом. Казалось, это его успокоило.

— А тебе только этого и нужно.

Слёзы мои иссякли, и я неуклюже размазывала их под носом.

— Граф обязательно спросит нас, где мы задержались, — сказал Гидеон после короткого молчания.

— Может, пусть твой любимый граф пошлёт за нами своего трансильванского дружка? — наконец, я осмелилась снова взглянуть ему в глаза. — На самом деле, никакой он не граф. Его титул — такая же фальшивка, как и розовые щёчки этой, как её там…

Гидеон тихо рассмеялся.

— Я вот, например, снова забыл её имя.

— Врёшь, — сказала я, но (о, как же это глупо!) снова чуть-чуть улыбнулась.

Гидеон вдруг опять стал совершенно серьёзным.

— Граф никак не виноват в поведении Ракоци. Он наверняка накажет его за это, — он вздохнул. — Ты можешь не любить графа, но ты обязана его уважать.

Я гордо засопела.

— Ничего я не обязана, — сказала я и резко обернулась к окну. И там я увидела… себя! Та, другая я, в дурацкой школьной форме с глупейшим видом выглядывала из-за занавески.

О боже! Вот почему эта комната показалась мне такой знакомой! Это класс миссис Каунтер, а Гвендолин за портьерой была я, прыгнувшая во времени в третий раз.

Я помахала, показывая, что ей надо срочно спрятаться.

— Что это там?

— Ничего! — отозвалась я как можно более невинным голосом.

— Там, у окна, — он по привычке положил руку на бедро, туда, где должна была висеть его шпага.

Мои последующие действия наверняка были продолжением того самого посттравматического синдрома — я снова вспомнила о пекаре из Йоркшира и о булочках с корицей — в нормальном состоянии я бы никогда на такое не пошла. Кроме того, я, кажется, увидела, как мимо нас прошмыгнуло нечто зелёное… ах, но вообще-то, я ведь сделала это ещё и потому что уже точно знала, что сделаю это. У меня просто, что называется, не оставалось другого выхода.