— Ваш парень здесь, — сказал он, подталкивая меня вперед.

Я проскользнула мимо полицейского, не заговорив с ним, сжавшись от страха: вдруг он меня остановит и спросит, что я здесь делаю. Глазами я с ним не встретилась, хотя и почувствовала, как он проводил меня взглядом в палату. Я подошла к изножью кровати, все еще ожидая в любой момент приказа остановиться и дать объяснения. Доктор Холфорд проверял аппараты, которые пищали по обе стороны кровати, и я могла без помех посмотреть на Джеффа. Я порадовалась тем нескольким секундам, которые у меня оказались, чтобы собраться с духом, поскольку увиденное ужасало.

Если бы врач не сказал мне, что там лежал Джефф, я бы его не узнала. Лицо у него распухло и лоснилось от синяков. Веки стали черными, налились кровью. От носа тянулась кислородная трубочка, а другая цеплялась за край рта. Голова скрывалась под огромной повязкой, из которой на макушке торчал лишь клок спутанных волос. Жуткий контраст по сравнению с тем, как выглядело его тело ниже шеи: Джефф был одержим телесной красотой и по-спортивному здоров и гибок. Руки его лежали поверх одеяла, ладонями вниз, неподвижно. Обнаженный торс укрыт до подмышек.

Должно быть, я издала какой-то звук, так как доктор Холфорд повернулся ко мне.

— Я вас предупреждал. Не очень-то хорошо он выглядит.

Я откашлялась.

— Как он? Ему… лучше?

— Без изменений. — Врач посмотрел на меня, и я увидела, как смягчилось его лицо. В нем сочетались доброта и острый ум. — Знаете что, сядьте здесь и побудьте какое-то время. Разговаривайте с ним, если хотите.

— Это поможет?

— Это может помочь вам.

Он решительно покинул палату, на ходу что-то пробормотав сестрам.

В отделении интенсивной терапии было жарко, душно. Я сняла куртку и перекинула через руку. Я почему-то не решалась сесть на стул, поставленный в изголовье кровати. Я самозванка. Этот стул предназначался для тех, кто вместе с врачами и медсестрами сражался, молясь, торгуясь и шепча обещания, чтобы не дать любимым людям уснуть навеки. Впервые я по доброй воле проводила время с Джеффом. Лгать я не могла; помогало то, что он находится в коме.

Я осторожно подошла к стулу и положила сумку и куртку на пол, наблюдая за реакцией на этот звук. Даже веко не дрогнуло.

Я услышала, как снаружи одна из сестер бранит полицейского. У нее оказался сильный акцент уроженки Вест-Индии.

— Нет, дорогой. Никаких мобильных телефонов здесь. Правила вам известны.

Я робко присела на стул. Отсюда я видела, как массивный полицейский навис над краем стойки сестринского поста, чтобы дотянуться до их телефона, прижимая одну руку к уху. Кожаный пиджак собрался складками на согнувшейся спине и натянулся по швам, как брезентовый парус при сильном ветре.

В этот момент в палату вошла сестра, заслонив от меня полицейского.

— Можете взять его за руку, милая, — сказала она. — Не бойтесь.

Пожалуй, меньше всего на свете я хотела держать Джеффа за руку, но признаться в этом медсестре не могла. Она ждала, ободряюще улыбаясь. В смущении я коснулась тыльной стороны ладони Джеффа, накрыв ее своей рукой. Она была горячей и сухой, но липкой на ощупь. Грязной. Я перевернула его руку ладонью вверх, очень осторожно, и увидела, что черная грязь въелась в складки ладони и кончики пальцев, выявив завитки и полоски папиллярных линий. На ладони оказалась не только грязь, но и темная, засохшая кровь. Она запеклась у него под ногтями. Я вздрогнула и выпустила руку Джеффа, мне стало нехорошо.

Это случилось рядом с моим домом. Возможно, из-за меня.

Я откинулась на стуле и сложила руки на груди, стискивая ладонь, которой касалась руки Джеффа, пока ногти не впились в кожу, пытаясь стереть воспоминание об этой горячей, чуть липкой коже, до которой дотронулась. Я все еще ощущала ее, как человек с фантомными болями на месте ампутированной конечности, призрачный раздражитель, проигнорировать который не было никакой возможности. Я уставилась на стену напротив меня, сожалея об отсутствии окна. И кому пришло в голову выбрать для отделки этого помещения такой точный оттенок бежевого, очень напоминающий цвет младенческих какашек. Я спрашивала себя, зачем я здесь. Я гадала, придет ли в себя Джефф, простит ли меня когда-нибудь, прощу ли когда-нибудь себя я?

Не знаю, как долго я просидела там, когда вдруг услышала голос Энди Блейка, — наверное, довольно долго, поскольку в условиях отделения интенсивной терапии теряешь ощущение времени и способность следить за его течением. Он разговаривал с полицейским за дверью, довольно тихо, поэтому я уловила только его тон, серьезный тон. Голос я узнала прежде, чем увидела Блейка, а когда откинулась назад взглянуть на него, обнаружила, что оба полицейских смотрят на меня. На помятом лице более старшего была написана открытая враждебность. Блейк хмурился. Не кивнув мне, он толкнул коллегу в бок, побудив выйти из отделения. Я почувствовала себя уязвленной, по-детски раздраженной и захотела побежать за ними с криком: «Да я все равно не слушала! Мне наплевать, что вы там обо мне говорите. Мне неинтересно».

Рядом со мной спал Джефф. Его родители дали согласие на операцию, и доктор Холфорд вместе с хирургом оценивал его состояние. Я вышла и встала одна в коридоре. Думать я могла только о том, что Джефф не лежал бы там, если бы я вела себя по-другому. Если бы умела отказывать. Если бы впустила его и поговорила с ним. Если бы он нашел кого-нибудь другого для своих приставаний. Если бы я преподавала в другой школе. Если бы я вообще не была учителем. Чувство вины висело на мне физическим грузом. Разговор оказался невозможен. Я прислонилась к стене, пока медсестры без суеты, не беспокоя меня, сновали туда-сюда по своим делам. В соседней палате лежала жертва падения с высоких, оказавшихся ненадежными строительных лесов, он находился между жизнью и смертью. Мужчина с обширным инсультом, случившимся за обеденным столом, теперь благополучно был помещен под наблюдение в палату на другой стороне отделения. Посетители толпились в обеих палатах, мертвенно-бледные от ужаса либо крайне благодарные. К Джеффу же никто, кроме меня, не пришел. Друзей его я не знала. Родители были слишком немощны, чтобы навестить сына, как сказали медсестры. Я не знала, есть ли у него братья или сестры. Я вообще ничего о нем не знала помимо того, что нравилась ему и он хотел понравиться мне, но мы оба очень плохо с этим справились. Я пришла к выводу, что моя реакция оказалась действительно неадекватной. Я вспомнила все его слова, все поступки и увидела их в новом свете. Он не имел в виду ничего дурного. Он не хотел причинить мне зло.

— Прости, если мешаю… — Я вздрогнула от тихих слов. Блейк выглядел очень серьезно. — Можно тебя на пару минут?

Я медленно оторвалась от стены. Выбор слов сразу же меня раздосадовал. Чему, по его мнению, он мешал? И чего вообще хотел от меня? Плохое настроение ощутимо нарастало во мне как грозовая туча, пока я шла за Блейком по отделению к двери с надписью «Комната для родственников». Стеклянная часть двери была тщательно задрапирована тусклой зеленой шторкой, обеспечивая уединение. В маленькой и загроможденной мебелью комнате оказалось по крайней мере окно, хотя вид из него открывался на трубу крематория, выпускавшую в этот момент клубы темно-серого дыма в ясное голубое небо.